Тогда Грегер рассказал об исчезновении Беатрис, о следах, которые оборвались, толком не начавшись. Затем он продолжил, говоря о Густаве, его изменах, слухах о его бесцеремонности в делах, о том, как он обошелся с Паскалем Бюле, но также и о его тревоге по поводу ребенка. Потом заговорил о Фриде, ее детстве с родителями-алкоголиками, братом-наркоманом, ее психическом состоянии в последнее время, о котором существовали разные мнения. А также о том неизбежном факте, что она оставалась одна с Беатрис в тот момент, когда девочка исчезла.

Сделав небольшую паузу, Грегер перешел к совместной лжи супругов — вернее, сокрытию правды о том, что Густав не является биологическим отцом Беатрис.

Почему они не рассказали об этом? Считали, что это не имеет значения — или же по другим причинам? Это выглядело особенно странно с учетом того, что правда неизбежно бы всплыла — ведь у обоих взяли образцы ДНК. Ответы пока не пришли, но совершенно очевидно, что вскоре будет подтверждено — Густав не биологический отец ребенка. Впрочем, родители находились в состоянии шока, а в этом состоянии рассуждать логически довольно трудно.

Далее Грегер упомянул людей в окружении Фриды и Густава: Амина, сама потерявшая детей и солгавшая о своем алиби. Она знала привычки семьи, к тому же иногда гуляла с Беатрис, чтобы разгрузить Фриду. И еще Мадлен, отвергнутая любовница, ее выкидыш и рассказ Густава о том, что она угрожала его семье — что сама она, впрочем, отрицает.

Полчаса спустя, когда они выпили весь алкоголь и Грегер спросил, не пойти ли им опустошать ее мини-бар, Чарли подумала, что нашла среди коллег родственную душу. Пока она не понимала, отпугивает ее это или дает чувство спокойствия.

— Может быть, на лифте? — спросил Грегер, когда Чарли пошла к лестнице.

— Так всего лишь два этажа, — ответила Чарли.

— У тебя клаустрофобия? — спросил он и улыбнулся ей.

— Может быть, — ответила Чарли.

— Но тогда с ней надо бороться, — заявил Грегер. — Иди сюда.

Он протянул ей руку. Чарли вздохнула, но взяла ее. Едва они вошли в лифт, как она пожалела об этом. Казалось, закрывшиеся двери лифта сжали ей горло.

— Ты в порядке, а? — спросил Грегер.

Чарли помотала головой — ей казалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Спокойствие, — сказал Грегер. — Мы сейчас приедем. Опасности нет.

Чарли не ответила, все в ней сжалось — мысли, губы, все тело. И только несколько секунд спустя, когда двери открылись, к ней вернулся контроль.

— Прости, — пробормотала она. — Сама не понимаю, что случилось.

— Это я должен просить прощения, — сказал Грегер. — Я не знал, что дело настолько серьезно.

— Ничего страшного.

Чарли достала карточку от номера, в глубине души надеясь, что мини-бар пополнен. К счастью, так и оказалось. Не тратя времени на то, чтобы доставать бокалы, она открыла бутылку, сделала большой глоток и протянула ее Грегеру.

— Как странно, — сказал Грегер. — Ты производишь впечатление такой крутой — я был не готов к тому, что ты настолько боишься ездить в лифте.

— Видимо, я противоречивая натура, — усмехнулась Чарли. — Смотри!

Она показала ему свою руку.

— По-прежнему руки трясутся.

Грегер взял ее руку и сжал своими ладонями. Потом посмотрел в глаза Чарли.

— Нет, — прошептала Чарли, когда он притянул ее к себе. — Нам нельзя.

Но когда Грегер отступил на шаг, она потянулась за ним и обвила его руками за шею. Они стали целоваться, поначалу осторожно, словно готовые в любую секунду прерваться, но поцелуи становились все жарче.

Сара

— Смотри, что у меня есть, — сказала Лу.

В одной руке она держала ключи от машины, в другой — свой мобильный телефон. Медленно показала мне три снимка. На фото, снятых в большой телевизионной комнате на первом этаже, Эмили и Франс лежали голые на диване. Франс — закинув назад голову, закрыв глаза, с приоткрытым ртом, Эмили верхом на нем. Потом еще одна похожая фотография, и последняя: покрасневшие перепуганные лица, когда их застали.

— Ах черт, — пробормотала я. — Черт-те что!

— Их застукала Никки, — сказала Лу. — Так что теперь пусть только попробуют настучать Марианне!

Я не могла оторвать глаз от Франса и Эмили на фотографии.

— Что скажешь, прокатимся на тачке Франса? — предложила Лу и потрясла ключами.

— Куда поедем? К твоей маме?

— Я бы с удовольствием, — ответила Лу. — Проблемка в том, что ей не дозвониться. Она переезжает с места на место. И к тому же туда довольно далеко — в смысле, до Стокгольма. Может быть, просто прокатимся, потому что… потому что это весело. Хочешь? Можем поехать прямо сейчас.

— А ты ничего на себя не наденешь?

— В смысле? По-твоему, я недостаточно хороша?

Лу повертелась передо мной.

— Я думала, это у тебя ночнушка.

— Она годится и на то, и на то, — ответила Лу. — А самое главное — у меня есть еще одна, почти такая же.

— А мы не замерзнем насмерть? — спросила я, натягивая запасную ночнушку Лу.

— Куртки сверху напялим, и готово, — рассмеялась Лу. — Пошли!

Мы вышли. Над дорожками висел туман.

— Кто поведет — ты или я? — спросила Лу, когда мы подошли к «Фольксвагену» Франса.

— Я умею, — сказала я.

— Вау! — обрадовалась Лу. — А я и не знала, что ты умеешь водить машину.

— Да я давным-давно научилась.

Когда я вырулила из аллеи, Лу сказала, что это все же очень круто — что я так классно умею водить, хотя мне всего пятнадцать. Кто же меня научил?

— Один парень у нас в поселке, — ответила я, вспомнив все уроки вождения, которые Юнас давал мне на футбольном поле за пожарной станцией. После смерти папы я стала разъезжать на нашей старенькой «Вольво» даже днем.

— А тебя кто? — спросила я, поскольку подозревала, что Лу тоже вряд ли ходила в автошколу.

— Подружка в другом дурдоме. Она меня даже научила, как заводиться втихаря, но с ключами, конечно, проще.

Лу подалась вперед и начала ковыряться в радио.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Подсоединяю свой блютуз, — ответила она. — Послушай вот эту!

Сделав звук громче, она стала подпевать.

Я покосилась на нее. Казалось, она счастлива.