– Хотя бы потому, что я разъезжаю с тобой на твоейдурацкой яхте и достаточно часто делаю то, что ты хочешь, и тем избавляю тебяот необходимости платить за молчание матросам и поварятам и многим другим,которые знают, что они такое, и знают, что ты такое.

– Что это на тебя нашло? – сказал УоллэйсДжонстон. – Никогда я никому не платил за молчание, и ты это знаешь.

– Да, верно. Ты для этого слишком скуп. Тыпредпочитаешь заводить таких друзей, как я.

– У меня больше нет таких друзей, как ты.

– Пожалуйста, без любезностей, – сказалГенри. – Я сегодня к этому не расположен. Слушай тут Баха, ругай стюарда ипей шотландское с содовой, а я пойду спать.

– Какая муха тебя укусила? – спросил Джонстон, вставая. –Что это ты вдруг стал говорить гадости? Не такое уж ты сокровище, знаешь ли.

– Знаю, – сказал Генри. – Завтра я буду всамом веселом настроении. Но сегодня нехороший вечер. Разве ты никогда незамечал, что вечера бывают разные? Может быть, когда человек богат, они всеодинаковые?

– Ты разговариваешь, как школьница.

– Спокойной ночи, – сказал Генри Карпентер. –Я не школьница и не школьник. Я иду спать. К утру я повеселею, и все будетхорошо.

– Ты много проиграл? Оттого ты такой мрачный?

– Я проиграл триста.

– Вот видишь! Я сразу сказал, что все дело в этом.

– Ты всегда все знаешь.

– Но послушай. Ты же проиграл триста?

– Я больше проиграл.

– Сколько еще?

– Много, – сказал Генри Карпентер. – Мневообще за последнее время не везет. Только сегодня я почему-то задумался обэтом. Обычно я об этом не думаю. Ну, теперь я иду спать, а то я тебе уженадоел.

– Ты мне не надоел. Зачем ты хамишь?

– Потому что я хам и потому что ты надоел мне.Спокойной ночи. Завтра все будет хорошо.

– Ты ужасный хам.

– Приходится мириться, – сказал ГенриКарпентер. – Я, например, всю жизнь только это и делаю.

– Спокойной ночи, – сказал Уоллэйс Джонстон снадеждой в голосе.

Генри Карпентер не ответил. Он слушал Баха.

– Неужели ты в самом деле пойдешь спать, – сказалУоллэйс Джонстон. – Нельзя же так поддаваться настроению.

– Не будем об этом.

– Почему, собственно? С тобой уже это бывало, и всеобходилось.

– Не будем об этом.

– Выпей еще и повеселеешь.

– Я не хочу больше пить, и я от этого не повеселею.

– Ну, тогда иди спать.

– Иду, – сказал Генри Карпентер.

Вот как обстояло дело в этот вечер на яхте «Новая Экзума»,состав команды двенадцать человек, капитан Нильс Ларсен, пассажиры: владелец,Уоллэйс Джонстон, тридцать восемь лет, магистр искусств Гарвардскогоуниверситета, композитор, источник доходов – шелкопрядильные фабрики, холост,interdit de sejour в Париже,[10] хорошо известен от Алжира до Бискры, и одингость. Генри Карпентер, тридцати шести лет, магистр искусств Гарвардскогоуниверситета, источник доходов – наследство после матери, в настоящее времядвести в месяц из опекунского совета, прежде – четыреста пятьдесят, пока банк,ведающий фондами опекунского совета, не обменял одно надежное обеспечение надругое надежное обеспечение, затем на ряд других, не столь надежныхобеспечений, и в конце концов на солидную недвижимость, которая оказалась ивовсе ненадежной. Еще задолго до этого сокращения доходов о Генри Карпентереговорили, что, если его без парашюта сбросить с высоты пяти тысяч пятисотфутов, он благополучно приземлится за столом какого-нибудь богача. Правда, засвое содержание он платил полноценной валютой приятного общества, но хотя такиенастроения и реплики, как в этот вечер, прорывались у него очень редко, и толишь в последнее время, друзья его уже давно стали чувствовать, что он сдает.Они почувствовали это безошибочным инстинктом богачей, которые всегда вовремяугадывают, когда с одним из членов компании неладно, и тотчас же проникаютсяздоровым стремлением вышвырнуть его вон, если уж нельзя его уничтожить; итолько это заставило его принять гостеприимство Уоллэйса Джонстона. По сутидела, Уоллэйс Джонстон, с его несколько своеобразными вкусами, был последнимприбежищем Генри Карпентера, и своими честными попытками положить конец этойдружбе он, сам того не зная, избрал лучший способ самозащиты: появившаяся унего за последнее время резкость выражений и искренняя неуверенность взавтрашнем дне придавали ему особый интерес и привлекательность в глазахДжонстона, тогда как, постоянно уступая, он бы ему, вероятно, давно надоел –принимая во внимание его возраст. Так Генри Карпентер отодвигал свое неизбежноесамоубийство если не на месяцы, то, во всяком случае, на недели.

Месячный доход, при котором ему не стоило жить, был на стосемьдесят долларов больше того, на что должен был содержать свою семью рыбакЭлберт Трэйси, пока его не убили три дня тому назад.

На других яхтах, стоявших у дощатых причалов, были другиелюди и другие заботы. На одной из самых больших яхт, красивом черномтрехмачтовом судне, шестидесятилетний хлебный маклер ворочался на постели,встревоженный полученным из конторы отчетом о ходе обследования, назначенногоБюро внутренних доходов. В другое время он бы давно уже приглушил свою тревогухайболлом из шотландского виски и пришел бы в то состояние, когда все нипочем,как старым береговым пиратам, с которыми, кстати сказать, у него было многообщего в характере и принципах поведения. Но доктор запретил ему пить в течениемесяца, или, вернее, трех месяцев, иначе говоря, ему было сказано, что он не проживети года, если не откажется от употребления алкоголя хотя бы на три месяца, такчто месяц он решил воздержаться; теперь его тревожил еще и полученный из Бюронакануне выезда запрос о том, куда именно он направляется и не намерен липокинуть воды Соединенных Штатов.