— Лева! Ты бы мог повременить со своим демаршем?

— Почему?

— Я думаю, мы сможем поставить этих ублюдков на место. При этом я решу и собственные проблемы.

— Вы считаете, они перестанут браконьерничать?

— Я не считаю, я уверен в этом! Но если вдруг мои усилия окажутся тщетными, ты всегда успеешь передать компрометирующий материал в соответствующие инстанции. Ведь так?

— Так-то оно так! Но я совсем не знаю вас!

Калинин достал удостоверение.

Гордеев посмотрел документ, вернул владельцу, спросив:

— Так вы, говорите, друг Федора?

— Да!

— Хм!

Натуралист замялся. Видимо, он подозревал, что его обманывают. И неизвестно, какое решение он принял бы, если бы не появился сам Федька.

— Привет отдыхающим! Ну что, Саня, встретился с моим постояльцем?

— Встретился, но вот разговор у нас что-то не получается.

Федор посмотрел на постояльца:

— Ты чего, Лева, это же Саня, друг мой!

— Но, пардон, я же не знал этого.

— Теперь знаешь?

— Да, теперь знаю!

— Так помоги человеку, Лева, боевому офицеру, «афганцу».

Очкарик встал с лавки:

— Да, конечно, теперь, когда я убедился, что вы друг Федора, я передам вам снимки и сам пока ничего не буду предпринимать.

Натуралист прошел в хату.

Александр спросил у Федора:

— А ты чего явился? Работы нет?

— Когда это в колхозе не было работы? Колхоз, как армия, чем бы народ ни занять, лишь бы без дела не сидел. А пришел потому, что предполагал, что Лева может не поверить тебе. Это он с первого взгляда простачок. А на самом деле мужик умный. Даже слишком!

— Ясно!

— Ты Суровикина сегодня же за хобот брать будешь?

— Если отловлю. Чего время тянуть?

— Правильно! А когда к куркулям наведаемся?

Калинин улыбнулся:

— Не терпится размяться?

— И это тоже!

— А вот об этом забудь. По крайней мере до того момента, пока братья сами на меня не кинутся. Вот тогда ты из резерва и выйдешь. Но мы еще обговорим порядок визита на выселки.

Александр забрал снимки, на которых были отчетливо изображены братья Гульбины всей троицей, какой-то мужик — видимо, инспектор рыбнадзора — и сам доблестный участковый Валька Суровикин. Фото были отличного качества, сразу видно — снимал профессионал. Попрощавшись с натуралистом, Калинин пошел в сторону своего дома. И у клуба заметил старшину Суровикина. Тот тоже увидел Александра, расставил руки, будто встречал лучшего друга, воскликнул:

— Саня? А я уж к тебе домой заходил. Меня вчера в деревне не было, приехал утром, услышал про гулянку — и сразу к тебе.

— С чего бы это, Валя?

— Ну как же? Ты у нас один офицер, к тому же боевой. Орденоносец. Да и росли мы вместе.

— Это так. Значит, увидеться захотел?

— Ну!

— Вот и хорошо! Поговорить нам действительно есть о чем. У тебя где кабинет?

— В конторе сельсовета, где ж ему быть? Да и какой, к черту, кабинет, так, комнатенка с камерой на двоих.

Александр предложил:

— Пойдем к тебе! Там и поговорим!

— Может, того? Пузырек оформим?

— Так ты же на службе?

— Э, Сань, какая служба? Начальство мое далеко, так что распорядок дня я устанавливаю себе сам! Так как насчет водочки?

Калинин отказался:

— Нет! Не хочу! Вчера перебрал, сейчас смотреть на нее не могу.

— Ну, как знаешь! Идем! Дорогу-то к сельсовету не забыл?

— Не забыл!

Они прошли в сельсовет. Александр заодно встал на воинский учет. Кабинет у участкового оказался действительно убогим. Комнатушка три на четыре, стол, два стула, лавка вдоль стены, желтые грязные шторы на зарешеченном окне, сейф на тумбочке да дверь с окошками в стене напротив скамейки — камера предварительного заключения. Ржавый амбарный замок на двери говорил о том, что КПЗ давно не пользовались.

Суровикин сел на свое привычное место. Калинин устроился напротив. Участковый поставил перед Александром жестяную банку, приспособленную под пепельницу.

— Ну, рассказывай, герой, как воюется в Афгане?

— Да нет, Валя, это ты мне расскажи, как покрываешь преступления на вверенном тебе участке?

Старшина милиции поднял на офицера спецназа удивленный взгляд:

— Что-то я не понял тебя, Саня. Ты о чем?

— О бесчинствах, творимых братьями Гульбиными. В частности, Митяем в отношении моей сестры.

Суровикин медленно прикурил сигарету.

— Я не понимаю, Саня, о чем ты речь ведешь? Если можно, конкретнее.

— Конкретнее? Хорошо! Ты с куркулями давно дружбу водишь, дома у них часто бываешь, неужели не видел, что Маша побитая ходит?

— Ну, Сань, у нас в деревне чуть ли не каждая вторая баба битая! Мужики, сам знаешь, народ агрессивный, особенно когда нажрутся. Так мне каждого за это дело сажать?

— Ну, допустим, сажаешь не ты! На это суд есть! А вот порядок в деревне блюсти обязан.

Старшина усмехнулся:

— А у нас и так порядок! Вот ты говоришь, сестру твою муж бьет? А где заявление? Где основание, по которому я мог бы что-то предъявить Гульбиным?

— А если бы было заявление, привлек бы к ответственности дружков своих?

Затронутая Александром тема явно не нравилась Суровикину. Он попытался смягчить разговор:

— Сань! Семья есть семья! У каждого свои проблемы, свои радости, свои беды. Сегодня передерутся, завтра опять милуются.

— Ты не ответил на вопрос.

— А мне нечего на него отвечать! Будет заявление, посмотрим! Только сомневаюсь, что Машка напишет его! А вот если ты сунешься разбираться на выселки, предупреждаю: вынужден буду принять меры. Самосуда не допущу!

— Даже так? Хотя, конечно, куркули же твои подельники.

Суровикин повысил голос:

— Ты, Калинин, говори, да не заговаривайся. Какие мы подельники? Подельники знаешь где бывают?

Александр ответил спокойно:

— Знаю! Там, где совершается групповое преступление.

— Вот именно!

— Что вот именно? Я назвал вещи своими именами. Или браконьерство, да еще под прикрытием должности, уже преступлением не считается?

Старшина вновь усмехнулся: