— Я знаю, вы уже писали мне об этом.

— И то правда, я и запамятовала!

Подошел и отец:

— Ну, мать! Кончай причитать! Дай и мне Сашка-то обнять!

Обнялись и с отцом.

И тут только мать заметила:

— А чего ты один, Саша? Без Риты?

Не объяснять же родителям прямо здесь, на улице, что его семейная жизнь кончилась, поэтому Александр предложил:

— Пойдемте в хату! Там обо всем и поговорим.

Отец поддержал:

— Да, мать, веди сына в горницу, а я до сельмага сбегаю, беленькой возьму. Потом и баньку организуем, гостей пригласим.

Мать обняла сына:

— Да-да, конечно, пойдем в избу, а то и люди уже вокруг собираются.

Зашли в сени, и Калинин почувствовал такой знакомый запах родного дома. Этот запах сопровождал его всюду. Может, потому, что это был запах его детства?

Прошли в горницу. Александр поставил большую сумку на деревянную скамью. Начал доставать оттуда нехитрые подарки: цветную шаль и халат матери, кусок дорогого сукна на костюм отцу. Еще всякой всячины. Подарок для сестры, жившей отдельно от родителей, отложил в сторону. Мать прослезилась:

— Спасибо, сынок, не забываешь родителей!

— Как же я вас забуду, самых родных мне людей?

Вернулся отец.

Даже мать удивилась:

— Чтой-то ты быстро, Иван! Или закрыт сельмаг?

— Все открыто! И очередь ваша бабья на месте. Стоять бы мне там час, но как сказал, что Сашка приехал, пропустили.

Он выставил на стол шесть бутылок водки.

Супруга ахнула:

— Куда ты столько набрал?

— А люди придут? Не сивухой же угощать? Хоть для начала надо казенной, это потом самогон в ход пойдет.

— Ты никак уже и пригласил кого?

— Так кого? Петра видел, ему сказал. Он оповестит кого надо.

Мать сделала вывод:

— Это уж точно всю деревню!

Но отец не обращал на жену внимания. Сам прошел в сени, принес огурцов, помидоров, моченого чесноку, солонины и своего, выпеченного в печи, душистого хлеба.

— Так, сейчас за встречу хватанем по одной. Потом банька, ну а дальше как положено.

Александр умылся из рукомойника. Из того самого рукомойника, из которого умывался еще пацаном. Вообще в доме мало что изменилось, те же две печи, одна русская, другая голландка, старые половики, сундук в углу, стол, образа над лавкой, за перегородкой деревянная кровать, покрытая лоскутным разноцветным одеялом. Такая же кровать в сенях, рядом с дверью на крыльцо. Вытерев лицо и руки домотканым полотенцем, вернулся в горницу, где уже был накрыт стол. Отец рассматривал часы, привезенные ему в подарок. Это были дешевые гонконговские одноразки, но красивые, электронные, легкие, а главное, с музыкой, что еще было в диковинку в Союзе. Да мелодию-то выбрал Александр не какую-нибудь импортную, а часть гимна Советского Союза.

Отец слушал гимн и удивлялся:

— Это ж надо такое придумать. Часы с гимном. Сань, где ж такие делают? Неужто у нас?

— В Гонконге!

— Где?

— В Китае!

— А! То-то я гляжу, сзади иероглифы. Ну, китаезы узкоглазые, ты гляди, че учудили?! Теперь вся деревня завидовать будет.

Он положил часы в карман брюк.

— Присаживайся, Сань! И ты, мать, вон на сундук садись, встретим сына. Не откуда-нибудь приехал, а с войны! С самой настоящей. Кто бы знал, что детям нашим, тем, кто не застал Отечественную, воевать придется? И где? В каком-то Афганистане. Я раньше про него и не слыхивал. А сейчас об нем только и говорят. Ну, вздрогнули! С возвращением тебя, сынок!

Выпили.

Отец смачно крякнул, поднес к подпаленным усам кусок хлеба. Отложил, закусил огурцом. И тут же свернул самокрутку. Ничего, кроме самосада, он не признавал. Закурил и Александр. Горница быстро наполнилась едким дымом. Пришлось матери распахивать окна. Она же и прервала наступившее короткое молчание:

— Саш, ты не ответил, почему Риты-то с тобой нет?

— А потому, мать, нет, что не живем мы больше вместе.

Мать взмахнула руками:

— Ой, как же это так?

— Вот так! Твой сын теперь холостой, мать!

Отец нахмурился:

— Ты чего это удумал?

— Я? Ничего, отец! За меня все продумали другие!

— Ты о чем?

— Пап! Я больше не живу с Ритой. Это факт! И придется вам, хотите или нет, свыкаться с ним!

Отец слюной пригасил самокрутку.

— А вообще-то, Сань, правильное решение ты принял! Она мне сразу не понравилась. Уж больно много ветру в голове и гонору!

Мать цыкнула на мужа:

— Что ты говоришь-то, старый? Нормальная девка.

Александр добавил:

— Была! И все об этом! О Рите больше ни слова. Ее нет. Она чужая!

Он повернулся к отцу:

— Как насчет парилки?

Отец выставил вперед ладонь:

— Все сделаем в лучшем виде! Давай еще по стопарику, да пойду топить!

После бани Александр присел на скамейку во дворе. Отсюда открывался отличный вид. Внизу две ветлы, по которым он лазил мальцом, слева озеро, где впервые вошел в воду и сразу порезался. Покойная бабушка пожалела его тогда, приложила к ране подорожник. За озером выселки. Часть деревни в четыре хозяйства. В крайнем доме живет его сестра. Она замужем за Митькой Гульбиным, одним из трех братьев, которых Александр знал с детства, как знал и то, что их всегда называли куркулями. Ребята были жадные, но крепкие и дружные. Всегда держались особняком. Так и по сей день живут. Их дед и основал эти выселки, первым поставив там дом. По весне их заливало водой Оки, протекающей ниже, и сообщение с селом у этого семейства было на лодках. Эти лодки и сейчас видны на том берегу озера, причалены к длинному мостику. Слева лес. Реку не видно, лишь ее крутые берега, особенно противоположный, не густо заросший кустарником. Александр печально усмехнулся: и здесь «зеленка». Слева и справа прекрасные позиции для бронетранспортеров, способных огнем своих пулеметов «КПВТ» накрыть фронт села до клуба и церкви. Но о чем это он? Из этой «зеленки» стреляют разве что редкие охотники, и то в сезон, по уткам. Там подсолнух хороший и кукуруза. И озерки, в которых карась по локоть. Правда, когда это было.

К Александру вышел отец:

— Саня, гости собираются! Мы с матерью посоветовались, родне скажем, не смогла приехать Рита. Позже, возможно, а сейчас нет. Так что ты не проговорись кому, нас со старухой не подведи!

— Эх, отец, да все равно скоро о разводе станет известно всем!