Эмброуза поразило, насколько постарел отец. Маркиз словно уменьшился ростом, ослаб и покрылся морщинами. Он совсем не походил на того энергичного, полного сил человека, которого Эмброуз видел всего несколько месяцев назад. Пожалуй, смерть одного ребёнка и изгнание второго могли сотворить такое с человеком.

– Отец, – поклонился рыцарь.

Маркиз вошёл в комнату и тихо закрыл за собой дверь.

– Прошло уже много лет с тех пор, как я в последний раз украдкой пробирался по этим коридорам, но я по-прежнему не утратил навыка. – Маркиз приблизился к сыну. – Значит, для твоего возвращения в Тарасент понадобились король и Нойес.

– Нет, отец. Моё поведение в нашу последнюю встречу привело меня сюда. Я хочу извиниться за то, что сказал в Бригане. Я повёл себя глупо и жестоко, и мне очень стыдно за свои слова. И мне жаль, что я подверг опасности тебя, Таркина и всех обитателей Норвенда.

– Глупо, действительно. Я пытался тебя предупредить, но ты не захотел меня слушать. Твои нынешние проблемы – это последствия твоего поведения на… казни Анны.

– И последствия того, что у нас деспот на троне.

Норвенд нахмурился.

– С таким отношением… – выражение его лица смягчилось. – Но давай не будем снова двигаться по этой дороге. Твой брат рассказал мне, что ты подумываешь направиться в Питорию. Возможно, твой идеализм там принесёт тебе больше пользы.

– Возможно. По крайней мере, там, я надеюсь, никто не попытается меня убить за мой идеализм.

Тишина затянулась. Эмброуз не знал, что ещё сказать.

Возможно, ему больше нечего было сказать.

– Я должен идти. Чем дольше я тут остаюсь, тем большей опасности я вас подвергаю.

Его отец нахмурился.

– Ты хороший солдат, Эмброуз, и однажды ты станешь хорошим человеком. Помни: мир не стоит на месте. Возможно, однажды ты сможешь вернуться в Тарасент. Это твой дом, и, что бы ни случилось, ты по-прежнему мой сын.

И, к удивлению Эмброуза, его отец распахнул руки для объятия. Эмброуз подошёл к нему и стиснул в объятиях.

– Прощай. Помни, мы с твоим братом очень о тебе переживаем.

Эмброуз повернулся к Таркину и крепко обнял его, но Таркин лишь улыбнулся и оттолкнул его со словами:

– Тебе не нужно пока со мной прощаться. Я еду с тобой.

Таш вошла в таверну «Чёрная летучая мышь» и направилась к угловому столику, где в одиночестве восседал Грэвелл и поедал огромных размеров стейк. Рядом стояла большая пивная кружка. Таш остановилась на безопасном расстоянии, чтобы оценить его реакцию. Грэвелл, жуя, оглядел комнату, а затем перестал жевать. Его взгляд упёрся в неё, затем охотник пырнул вилкой стейк, затем принялся разрезать его с таким видом, словно отпиливал конечность.

Таш подумала, что это выглядит многообещающе: он не стал кричать и не метнул в неё нож.

Она бродила по задворкам ярмарки, давая Грэвеллу время остыть, но ей быстро стало скучно, и девушка осознала, что её шансы раздобыть прекрасные серые сапожки стремительно снизятся до нуля, если только она не помирится с Грэвеллом. Так что Таш пошла искать его сапоги и смогла достать один, который она зашвырнула в особенно вонючую выгребную яму. Второй сапог, который она бросила на дороге, исчез.

Таш медленно, словно к раненому медведю, приближалась к столу. Грэвелл действительно походил на медведя, правда не на раненого, а на злого. Девушка встала напротив него так, чтобы стол находился на достаточном расстоянии между ними, а прямо у неё за спиной была дверь из таверны. Грэвелл уставился на неё, сжав в кулаке нож, острие которого смотрело в сторону.

Таш протянула вещь, которую достала из выгребной ямы, и произнесла:

– Твой сапог.

Лицо охотника дёрнулось.

– Я искала другой сапог, но не смогла найти.

– К чёрту мои сапоги, где бутылка?

Грэвелл хлопнул рукой по столу, тарелка и стейк подскочили в воздух.

– Что?

– Не прикидывайся дурочкой.

– Но… ты хочешь сказать… бутылка с дымом?

– Не кричи об этом всему миру! А ты что думаешь, я имел в виду, бутылку пруки?

– Она пропала?

Грэвелл покачал головой.

– Я доверял тебе. Правда, доверял. Считал, что мы партнёры. Не думал, что ты меня обворуешь.

– Но я не воровала. Я бы не стала у тебя красть.

– Я и не знал, что ты лгунья или воровка.

– Я не лгунья и не воровка! У меня нет твоей… бутылки… нашей бутылки. Я забрала твои сапоги.

– Похоже, ты всё-таки воровка.

– Ну… это не то, что… Слушай, я забрала сапоги, потому что ты был несправедлив со мной, но я бы никогда не взяла дым, в смысле, бутылку. Ты же знаешь меня, Грэвелл. Я бы так не поступила.

– Я думал, что знаю тебя.

Таш придвинулась ближе к Грэвеллу.

– Бутылка пропала, пока ты гонялся за мной по бане?

Грэвелл не ответил ни «да», ни «нет», он просто злобно таращился на неё. Таш продолжила:

– Пожалуй, я знаю, что случилось. Пока ты гонялся за мной, кто-то пробрался в твои покои и украл дым.

– Или же ты забрала бутылку и теперь слишком напугана, чтобы признаться.

– Честно, Грэвелл, я её не брала.

– Кажется, честность не относится к числу твоих достоинств, милочка.

– Слушай, жди здесь, я схожу в баню и спрошу, не видели ли они кого-нибудь подозрительного.

Грэвелл фыркнул:

– Почему бы тебе не обратиться за помощью к шерифу, пока ты расследуешь исчезновение дыма?

– Ну, если кто-нибудь попробует продать дым, все будут знать, что мы единственные охотники на демонов здесь, так что…

– Так что все покупатели дыма такие честные, законопослушные граждане, что они в ту же секунду придут и расскажут мне об этом, – Грэвелл уставился на неё.

– Ну, они знают, что тебе лучше не переходить дорогу.

– Кто-то меня обокрал! Кто-то перешёл мне дорогу! Не знаю, кто, но когда я доберусь до него… или до неё… я, – и он снова впился ножом в стейк.

– Слушай, я поспрашиваю в округе. Кто-то должен что-то знать. Но ты же веришь, что я не брала дым, правда?

– Да, я тебе верю, – прорычал Грэвелл, – но эта бутылка пропала из-за твоих выходок, милочка. Принести мне имя человека, который забрал её, и я подумаю о том, чтобы простить тебя. – Грэвелл ткнул ножом в сторону девушки. – И лучше бы тебе выяснить это, иначе наше с тобой сотрудничество закончено.

После того, как Грэвелл ушёл, Эдион расслабился и задремал в тёплой воде, которая никогда ещё не казалась такой чудесной. Он ощущал себя не просто чистым, но заново родившимся на свет. Зуб до сих пор побаливал и определённо шатался, но тело больше не саднило. Он бы ещё мог поверить в то, что виной всему горячая вода, но все ссадины и синяки пропали, и его кожа светилась и стала гладкой, словно кожа новорождённого младенца. «Одной горячей воде такое не под силу», – подумал он.