терроризмом будет происходить в самом самолете, хотя и не без юмористического решения, подчеркивающего изобретательность янки: общение Маршалла со своим кабинетом будет сведено лишь к одному мобильному телефону, который он найдет в багажном отделении. Другие высокотехнологичные самолеты вступят в игру, когда вице-президент Беннетт прикажет отправить реактивные истребители для защиты президентского самолета от шести казахских «Мигов». Последующее короткое воздушное сражение напоминает «Звездные войны»: Маршалл управляет своим самолетом в стиле Хана Соло, а добро уничтожает силы, стремящиеся восстановить казахскую «империю зла». В грандиозном финале военные осуществляют опасную транспортировку семьи, помощников и самоотверженного президента на другой самолет, носящий название – какое бы вы думали? – «Liberty» («Свобода»)! – в то время как кабинет, пресса и все сочувствующие сходят с ума от радости, а навязчивая, гимнообразная музыкальная тема помогает прочувствовать победу американской родины.

Если большинство американских критиков ответили на такой упрощенный перенос международной политики в сценарий боевика простой насмешкой, то реакция России была явно раздраженной. Елена Телингатер и Денис Горелов – в «Экране и сцене» и «Русском телеграфе» соответственно – упрекали режиссера фильма Вольфганга Петерсена в том, что он отдал должное американскому ура-патриотическому самолюбию. Телингатер спрашивает:

Неужели он не понимал, что, выдерживая в своем фильме все необходимые квоты политической корректности по отношению к американскому обществу (вице-президент США – женщина, почти все «оригинальные» – по мнению сценариста – решения предлагают негры и так далее), он делает фильм, оскорбляющий другие страны и нации? [Телингатер 1997: 4].

Оба критика также выразили сожаление по поводу очевидной оценки самим тогдашним президентом столь сомнительного проекта. Телингатер скептически отметила, что Клинтон с энтузиазмом пригласил съемочную группу посетить «борт номер один», а Горелов завершил рецензию ироничным комментарием: «Товарищу Клинтону картина очень понравилась» [Горелов 1997]. Но почти единодушное пренебрежение критиков не повлияло на кассовый успех фильма: только за первый уикэнд он принес 37 132 505 долларов, что составило почти половину его предполагаемого бюджета в 85 000 000 долларов [Air Force One Trivia IMDb]. Его прием в Америке, а затем и за границей показал, что аудиторию не оттолкнуло прямолобое политическое содержание, равно как и то, что зрители еще не устали от клонов Индианы Джонса и Рэмбо. В том же году три других фильма также продемонстрировали нежелание Голливуда отказаться от показа любимых злодеев Америки, но «Самолет президента» с его высокопоставленным надирателем задниц оказался единственным фильмом из этой серии, получившим статус блокбастера.

«Миротворец» (1997 год, режиссер Мими Ледер, DreamWorks SKG)

Выпущенный всего через два месяца после «Самолета президента»[222], «Миротворец» также добавляет в свой рассказ о международном терроризме тему изменений в российско-американских отношениях после холодной войны. Кроме того, этот фильм поразительным образом рифмуется со своими предшественниками в том, как они воплощали национальные и гендерные стереотипы: опять мы видим спасающего всех и вся американского героя-мачо, плохого русского ренегата и символического хорошего русского, а также влиятельную женщину современной постфеминистской эпохи, которая тем не менее играет роль второй скрипки по отношению к мужским мускулам. Однако «Миротворец», снятый по сценарию Майкла Шиффера режиссером Мими Ледер и снабженный субтитрами в сценах русских и боснийских диалогов, предоставляет более аутентичный и более сложный политический фон для американской героики. Кроме того, он также является вариацией более раннего фильма того же Шиффера – «Багрового прилива» (1995), – сюжет которого аналогичным образом построен вокруг безрассудных поступков двух американцев в ответ на захват ядерного оружия русскими ренегатами.

Вступительные титры фильма наложены на сцену убийства министра парламента в церкви в боснийском городе Пале; ближе к финалу действие фильма вновь перенесется в церковь – уже в Манхэттене (Нью-Йорк), – где человек, стоявший за этим убийством, сам умрет за несколько минут до того, как американской героине удастся обезвредить сложное устройство с боеголовкой, которым он намеревался наказать Соединенные Штаты и Запад за вмешательство в боснийские дела. Помимо указания на чувствительность сценария к международной полемике вокруг бомбардировок Боснии и Герцеговины под руководством США в 1995 году, эти боснийские сцены отодвигают русских плохих парней на второй план: из двух наиболее ярких злодеев, появляющихся в первой сцене, один погибнет в ближайшие нескольких минут, а другой – за полчаса до кульминационной манхэттенской конфронтации. Тем не менее именно российская коррупция и хитрость в этом фильме вооружают боснийского злодея Душана Гаврича (Марчел Юреш), – который появляется в фильме только на сороковой минуте, – ядерным оружием и русской безжалостностью для осуществления его террористического плана. Первое связующее звено, указывающее на общую виновность боснийцев и русских – это плавный переход от долгого залитого синим светом кадра с убийцей боснийского министра к точно так же залитой синим светом ночной сцене на ракетной базе Карталы в Челябинской области, где российские солдаты грузят ядерные ракеты в поезд, отправляющийся в Требинск. Первая звучащая в фильме реплика на русском свидетельствует не только о соблюдении Россией договора 1991 года, известного как переговоры о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ), но и о возмущении американским влиянием. Офицер с иронией спрашивает своего сержанта: «Наши друзья из СНВ уже дали нам разрешение на нашу работу?» «Да, – отвечает сержант и жалуется: – Я связал себя с армией не для того, чтобы разоружать ее для американцев». На это его начальник терпеливо отвечает: «И никто из нас. Мир меняется. Мы должны меняться вместе с ним». Через несколько секунд становится ясно, что голливудские сценарии также разделяют это сопротивление переменам. В клубах синего тумана, в блестящих черных фашистских сапогах, показанных крупным планом, сопровождаемый зловещей музыкой, шагает другой офицер, которого все называют «товарищ генерал». Вскоре мы узнаем, что оба этих офицера – предатели и преступники, намеревающиеся совершить массовое убийство и украсть ракеты у своих соотечественников.

Как и в «Самолете президента», угон здесь является ключевым моментом. В темноте поезд движется через Уральские горы, и оставшиеся титры возникают на экране под звуки хора, исполняющего боснийское церковное песнопение «Елицы», связанное с восточной православной церковью и, следовательно, с Россией. С идущего по соседнему пути поезда на поезд с ракетами высаживаются угонщики, чьи очки ночного видения, специальные костюмы, защищающие от радиации, и лазерные прицелы придают им сходство с армией роботов Дарта Вейдера. Убив всех спящих солдат, они направляют усеянный трупами состав на другой путь, прямо навстречу приближающемуся поезду, в котором едут гражданские лица. После кражи десятка боеголовок генерал Кодоров (Александр Балуев) хладнокровно убивает своего терзаемого угрызениями совести напарника, чем сразу же утверждает себя в качестве «плохого русского». Наконец угонщики под его