спорт и атлетичный; решительный, никогда не колеблющийся и не сомневающийся; безэмоциональный, никогда не показывающий своих истинных чувств; сильный и агрессивный, свободный от слабостей и пассивности; властный; “настоящий” мужчина, абсолютно чуждый “женственности”» [Orman 1987: 8]. Сцена возвращения Маршалла на самолет добавляет к этому атлетизм, обычно имеющий решающее значение в построении мужественного образа американцев: попав на борт, президент сразу же спрашивает, записал ли ему помощник футбольный матч «Нотр-Дам» – «Мичиган», и, невзирая на сообщение о мобилизации в Ираке, приказывает включить видео, после чего начальник штаба советует ему «заставить их [иракцев] передать мяч». Развивая эту метафору, президент отвечает: «Не сообщайте мне счет. Моя игра». Стопроцентно американский парень, он смотрит записанный на видео матч с банкой пива популярной марки «Бад», после чего быстро и твердо принимает решение отправить боевые подразделения в Ирак. Таким образом, в дополнение к атлетизму, который президент показывает в многочисленных поединках с террористами, фильм метафорически трактует сами международные отношения как подобие спортивной арены, а Америку – как команду родного города. Фактически «Самолет президента» мог бы послужить учебным пособием, демонстрирующим то, что, «подобно войне, спорт как выражение мужественности организован вокруг четырех моментов – поражения, боя, победы и товарищества» [Easthope 1990:70][217]. Позже, когда злодей говорит вице-президенту: «Я захватил его [Маршалла] жену, его дочь, его начальника штаба, его советника по национальной безопасности, его секретные документы – и его бейсбольную перчатку», – ироничное включение сюда атрибута наиболее значимого для американцев вида спорта подчеркивает подлость антагониста и исходящую от него угрозу родным ценностям. Более того, реакция одного из американских офицеров на эту угрозу вряд ли могла бы быть более очевидной в своем объединении патриотизма, атлетики и мужества: «Черт, никто не сделает этого с Соединенными Штатами. Президент вернет свою бейсбольную перчатку и поиграет шарами этого парня»[218].

«Этот парень», стремящийся заставить Россию и Америку освободить своего коллегу Радека, представляет в фильме в достаточной степени клишированного злодея времен холодной войны, которого президент-герой должен победить. Помимо участия в радековском «подавлении демократии» и восстановлении «старой советской империи под флагом геноцида», Иван Коршунов, так же как и Радек, явно стремится «освободить» Россию посредством искупительного пролития американской крови. Его мечта, как он напыщенно сообщает по телефону вице-президенту, – это день, когда «мать-Россия снова станет одной великой нацией, когда капиталистов вытащат из Кремля и расстреляют на улице, когда наши враги будут убегать и прятаться в страхе при упоминании нашего имени, и когда Америка попросит у нас прощения…»[219]. Когда он наконец впервые сталкивается с Маршаллом в конце фильма, он обвиняет Америку в том, что она инфицировала бывший Советский Союз «выдумкой, которую вы называете свободой – бессмысленной и бесцельной. Вы отдали страну гангстерам и проституткам. Вы все забрали у нас». Хотя антикапитализм и антиамериканизм этого высказывания очевидны (и рифмуются с российскими фильмами того же периода), совсем не ясно, что именно Коршунов подразумевает под «страной» и «нами». К 1997 году Казахстан уже шесть лет был независимым от России государством, и, как отмечает в своей рецензии Джеффри Макнаб, казахский террорист должен «по праву ненавидеть старый коммунистический режим», угнетавший его этническую группу [МаспаЬ 1997: 43]. В свете современной политики триангуляция Америки, России и Казахстана кажется лишь поводом для того, чтобы вновь вселить страхи перед советским рецидивизмом, изобразив революционного и в то же время реакционного фанатика, чье обращение к «матери-России» – наряду с его козлиной бородкой – отдает скорее эпохой Распутина или Ленина, нежели Ельцина.

Эта запутанная политическая мотивация, которую фильм сообщает Коршунову в конце, хорошо согласуется с упрощенной характеристикой террориста, которую он дает себе в попытках самооправдания перед семьей президента. Интересно, что во время первого разговора Коршунова с дочерью Маршалла Элис его образ, похоже, претерпел некоторые изменения в сторону гуманизации, но затем все же был резко демонизирован. Коршунов спрашивает ее:

Вы думаете, что я монстр, потому что я убил этого человека [советника по национальной безопасности]?.. Чей-то отец, чей-то сын. Но я тоже чей-то сын. У меня трое маленьких детей. Знаешь, твой отец, – он ведь тоже убивает <…>. Он плохой человек?.. [Отличие лишь в том, что] он делает это в смокинге с помощью телефонного звонка и крутой бомбы.

Предположение о том, что убийство ради идеи может объединять американского президента и террориста, является провокационным даже в таком специфическом контексте, но затем Коршунов добавляет: «Я бы отвернулся от самого Бога ради матушки-России». Учитывая, что американская идеология почти всегда основана на переплетении патриотизма, семьи и религиозных убеждений, атеистический, просоветский шовинизм Коршунова здесь сводит на нет любые симпатии к нему как к отцу, сыну и личности. Кроме того, фоновой музыкой для «защитной речи» Коршунова служит не что иное, как «Интернационал», который, будучи официальным социалистическим гимном 1918–1994 годов, продолжает путаницу советской и казахской политической идентичности, а также усиливает старомодную ауру этого персонажа, по касательной происходящего в лучшем случае от доктора Живаго. Более того, хотя заключение Элис «ты – чудовище, а мой отец великий человек» кажется вполне подходящим для верной двенадцатилетней дочери, оно также, к сожалению, отражает весьма низкий уровень представляемого фильмом противопоставления двух мужчин. И в этот момент может даже показаться уместным, что Коршунов в исполнении Гэри Олдмана, с его иногда проскальзывающим убедительным русским акцентом, подсознательно напоминает другого монстра, которого актер сыграл в 1992 году в «Дракуле Брэма Стокера» Фрэнсиса Форда Копполы!

Точно так же, когда первая леди со словами «вы только что убили безоружную женщину» возмущается позицией Коршунова, называющего резню на самолете войной, он отвечает ей еще одной «чудовищной» параллелью между террористами и американцами: «Вы, убившие 100 000 иракцев только для того, чтобы сэкономить пять центов на галлоне газа, будете читать мне лекции о правилах войны?» Эта фраза не только исходит из уст оправдывающегося террориста, но и предшествует тому проявлению рефлекторного патриотизма, которое послужит в фильме окончательным опровержением любых подобных инсинуаций в отношении Соединенных Штатов: сомневаясь, какой из пяти проводов – зеленый, красный, желтый, белый или синий – нужно разрезать, чтобы незаметно сбросить топливо с самолета и спровоцировать посадку, Маршалл бормочет: «Я рассчитываю на вас – красный, белый и синий», – обрезая все три. Вскоре после этого в заявлении вице-президента для прессы о том, что «все американцы <…> молятся за безопасность каждого человека на борту президентского самолета», вновь подчеркивается различие между фанатичным советским безбожием и Соединенными Штатами, «одной нацией под Богом».

Хищный ястреб, убийца, фанатик и атеист Коршунов превращается в истеричного