и разума именно черного человека. Хотя цвет кожи Хантера, кажется, не сопровождается никакими признаками этнической принадлежности (вероятно, потому, что персонаж создавался в расчете на белого актера), именно благодаря ему фильм превосходит те более поздние картины, которые намекают на превосходство Америки над Россией в вопросе расовой терпимости или даже настаивают на нем, и в то же время обычно оставляют черных персонажей на втором плане по отношению к белым героям – подобно тому, как они оставляют вторичными по отношению к американцам и русских напарников.

Большинство критиков согласилось с тем, что именно Хантер является настоящим героем, – несмотря на заключение военно-морского суда, согласно которому оба мужчины одновременно были правы и ошибались. В меньшей степени критики пришли к согласию относительно качества характеристик Рэмси. Камия, например, отметил, что «присутствие <…> Хэкмена не может скрыть некоторую шаткость его персонажа. Похоже, что создатели фильма хотят, чтобы Рэмси вел себя в разное время по-разному: иногда он кажется почти маньяком, а иногда выглядит разумным, хотя и эксцентричным офицером» [Kamiya 1995]. Маслин отметила то же самое несоответствие, но с несколько иной точки зрения: «Несмотря на всю поверхностную браваду, фильму не хватает смелости, чтобы сделать Рэмси интересной фигурой. Он скорее высокомерен, нежели зол. Вместо того чтобы казаться опасным, он кажется просто введенным в заблуждение и неправильно понятым и обладает той элитарностью, которая вряд ли вызовет раздражение у читателей Тома Клэнси» [Maslin 1995]. Конечно, то, что Рэмси великодушно предлагает военно-морскому ведомству отдать корабль под командование Хантера, – неожиданно для человека, который еще совсем недавно угрожал застрелить любого члена своего экипажа, лишь бы запустить ракеты. Очевидно, однако, что любой персонаж, способный показаться зрителю чем-то вроде капитана Ахава, «охотящегося на русских, как будто они Моби Дик наших дней» [Null Nd][207], имеет налет злодейства. И – что более тесно связано с российской тематикой фильма, – Рэмси ближе всего оказывается к образу злодея именно в тот момент, когда он, уподобляясь Радченко, разделяет в своем фанатизме неосведомленность русских о последствиях запуска кем бы то ни было ядерной ракеты.

Однако сам фильм скорее играет против своего же сценария, когда в конце показывает еще одну, последнюю трансляцию CNN. Помещенная между драмой раскрытия информации, содержавшейся в прерванном радиосигнале, и сценой военно-морского суда, она весьма поверхностно завершает весь этот двухнедельный кризис, не только дублируя уже полученную из восстановленного текста сообщения информацию («безоговорочная капитуляция всех российских повстанческих вооруженных сил»), но и фактически нивелируя то ощущение угрозы, которое создавали предыдущие новостные выпуски. Тот же самый репортер объявляет, что «перспектива борьбы со своей страной не вдохновила повстанческие войска, и они быстро сдались. И поэтому кризис, который, казалось, грозил перейти точку невозврата, разрешился, унеся жизни менее чем сотни солдат». Монтажный переход от этого доклада к разрешению личного конфликта между Рэмси и Хантером является лишь последним знаком озабоченности фильма тем, что американцы в середине 1990-х годов самоопределяются через противостояние российским полигонам в большей степени, нежели самим русским с их национальной идентичностью. Даже заключительные титры, объясняющие, что после 1996 года капитанам субмарин было запрещено самим принимать решения о запуске ядерных ракет, слабо маскирует манипулирование в сценарии стереотипами русских и их ядерными угрозами, которое призвано лишь стать поводом для американского «боевика / психодрамы» [Null Nd].

Некоторые недавно обнародованные материалы времен холодной войны вводят в «Багровый прилив» некий интригующий поворот, которого сам по себе этот предсказуемый фильм лишен. Архивы, остававшиеся закрытыми до 2002 года, показали, что во время кубинского ракетного кризиса, с особой настойчивостью упоминаемого в первом новостном ролике фильма, один моряк действительно выступил против своего командира, чтобы остановить ядерную атаку, однако это был как раз советский офицер! То, что в наше время видится как эпизод, наиболее близкий к превращению холодной войны в горячую, произошло 27 октября 1962 года, когда один из американских военных кораблей, блокировавших Кубу, оказался «приперт к стенке» и был вынужден обстрелять советскую подводную лодку, оснащенную ядерными боеголовками. Решив запустить ракеты, чтобы поддержать национальную честь, капитан подлодки последовал советскому военно-морскому протоколу, попросив согласия двух других офицеров со своим решением. И если один из них согласился, то другой – им был второй капитан В. А. Архипов – держал противостояние до тех пор, пока не убедил капитана проконсультироваться с Москвой[208], наложившей вето на ответный удар. В ходе трехдневной конференции, проходившей на Кубе в ознаменование сороковой годовщины кризиса, директор Архива национальной безопасности США Томас Блэнтон прокомментировал: «Из этого урока следует, что парень по имени Василий Архипов спас мир»[209]. Очевидно, вопрос, который поднимает эта раскрытая информация, состоит в том, была ли она доступна в 1990-х годах, и если да, то могла ли она повлиять на сценарий Шиффера. И теперь, когда она стала достоянием общественности, почему эта история до сих пор не экранизирована?

Одномерный злодей и «ультранационалист» Радченко из «Багрового прилива» воплощает тот образ врага, который Хофштадтер в книге «Параноидальный стиль американской политики» описывает как фигуру, «не пойманную в сети большого механизма истории, но становящуюся жертвой собственного прошлого, собственных желаний, собственных недостатков. Это свободный, активный, демонический агент»[210], символизирующий страшную, всемирного масштаба угрозу, предшественник обезумевших ренегатов из «Самолета президента» и «Миротворца». Однако его роль в повествовании оказывается вторичной и служит главным образом тому, чтобы подчеркнуть значимость более важных агентов – двух противостоящих друг другу американцев[211]. Неслучайно «Багровый прилив» вышел в том самом году, когда бондовская франшиза вернула своего героя к борьбе с «русскими бестиями» – преступниками, а не идеологическими противниками [Osipovich 2004]. Очевидно, к 1995 году первый всплеск дружеского доверия Америки к постсоветскому союзнику значительно ослаб, что вылилось в возвращение к прежним антагонистическим сценариям – хоть и немного модифицированным, но все так же легко узнаваемым.

Глава 3

«Глубокая заморозка»: Надвигается гроза (1997–1999)

Бурные 1990-е годы засвидетельствовали полную неспособность Билла Клинтона и Б. Н. Ельцина реализовать и расширить обещания тех едва намеченных успехов, которые сопровождали сердечные переговоры Горбачева с Рейганом и Бушем[212].

Как заявил в 2001 году директор Института стратегических оценок С. К. Ознобищев, «в начале 1990-х годов <…> Ельцин объявил, что Россия и США являются партнерами, союзниками и даже друзьями. Но, несмотря на такие заявления, американо-российские отношения на протяжении 1990-х годов демонстрировали последовательность только в одном отношении: они постоянно ухудшались». Российские политики и аналитики были жестоко разочарованы тем, что США «пытаются исключить Россию из процесса принятия решений по