За дверью ты стоишь.

И вдруг, когда судьба готовила нам чудо реального свидания, ему в это время представилось, что я уже не я, а он уже не он, а З.Н. выходила его от инфаркта, и личную жизнь нужно оставить, подменяя ее преданностью и благодарностью. И вот Б. Л. вызвал на Чистопрудный бульвар пятнадцатилетнюю Иру и дал ей весьма странное поручение. Девочка должна была передать своей матери, когда та вернется после почти четырехлетнего заключения в лагере, его слова: он любил меня, все было прекрасно, но теперь отношения наши могут измениться.

Жаль, что Ира не вела тогда никаких записей. И потому не сохранилась вся непосредственность, наивная прелесть и вместе с тем несомненная жестокость его слов.

Я знала его боязнь перемен в близком человеке. Он упорно не хотел повидаться со своей сестрой Лидией, которую помнил молоденькой красивой девушкой. «Какой будет ужас, - как-то сказал он мне, - когда перед нами окажется страшная старуха и совершенно чужой нам человек».

Я уверена - такой старухой он ожидал после лагеря увидеть и меня. Отсюда его деликатное поручение Ире, - мол, жизнь может и не сложиться по-прежнему.

И вдруг он увидел - я такая же. Ну, похудевшая может быть. Моя любовь и близость к Б.Л. всегда меня как-то удивительно воскрешали.

Словом, разорванная разлукой, наша жизнь вдруг преподнесла ему нежданный подарок - и вот вновь превыше всего «живое чернокнижье» горячих рук и торжество двоих в мировой вакханалии.

Нас охватила какая-то отчаянная нежность и решимость быть всегда вместе. А Ира о «поручении» на бульваре рассказала мне много лет спустя после смерти Б.Л.

Да, была «страсть к разрывам», необходимая ему, поэту, но всегда побеждала наша человеческая тяга друг к другу, словно мы не могли друг без друга дышать. Каждая встреча - первая, прижму его голову к себе, молча. Слушаю, как отчаянно бьется сердце. И так до последнего, рокового мая шестидесятого года. Состариться ему было во мне не дано».

После освобождения Пастернак говорил Ивинской: «Олюшенька, пускай будет так всю жизнь - мы летим друг к другу, и нет ничего более необходимого, чем встретиться нам с тобой... и не нужно нам больше ничего - не надо ничего подсказывать, усложнять, кого-то обижать. Разве ты хотела бы быть на месте этой женщины? Мы годами уже не слышим друг друга. И конечно, ее можно только пожалеть - она всю жизнь была глухою - голубь напрасно постучался к ней в окно. И теперь она злобится на то, что ко мне пришло настоящее - но так поздно!..»

Но этой, второй и последней попытке разрыва, предшествовали события по-настоящему трагические.

6 октября 1949 года Ивинская была арестована. Перед этим был арестован Ирин учитель английского языка Сергей Николаевич Никифоров. Вероятно, он был преемником Кроткова.

Вот как Ирина Всеволодовна описывает роковой день своего ареста: «Мы присели ненадолго в скверике, где еще не было памятника Лермонтову, на одной из его осенних скамеек (это было в день ареста Ивинской. - Б. С.). Я обратила внимание на то, что нас пристально разглядывает человек в кожаном пальто, подсевший на ту же скамейку. Помню, я сказала: «А знаешь, Боря, арестован Ирин учитель английского языка Сергей Николаевич Никифоров».

Мне нужно подробнее рассказать об этом человеке - такую мрачную роль сыграл он в моей судьбе.

Еще в 1948 году, когда дети вернулись из Сухиничей, где они гостили у моей тетки Надежды Ивинской, я поселила их на даче в Малаховке. А мы с Борей проводили наше «Лето в городе.». Однажды я поздним вечером приехала к ребятам с продуктами. По дороге от станции остановилась, чтобы переложить в другую руку сумку, и вдруг вижу - на дороге сидит огромная розовая кошка, величиной с доброго пса. Увидев ее, я настолько оторопела (таких кошек никогда не встречала), что начала громко звать: кис, кис, кис. На этот зов из калитки вышла дама в кружевном старомодном платье, похожем на пеньюар, и сказала: «Вам нравится эта кошка? Это особенная, хотя и сиамская, но особой разновидности - пушистая. У вас есть возможность спустя некоторое время взять такого котенка».

И вот, чтобы получить котенка, я и познакомилась с ней и ее мужем, Сергеем Николаевичем. Ольга Николаевна была женщина необыкновенно услужливая, работала косметичкой «при Моссовете», где, как она говорила, знала людей, ведавших распределением квартир. Услышав о Б.Л., она сделала мне странное предложение: «Хотите, Ольга Всеволодовна, я вам устрою с Борисом Леонидовичем отдельную квартиру. Мне только нужны деньги, а я вас вставлю в списочек...» Ну, я и сказала об этом Боре, но он отказался: «Какие-то странные списки, не надо, брось это все, даже не говори».

И вдруг мы узнаем, что эта Ольга Николаевна арестована. Конечно, мы тогда еще не знали, что она -профессиональная мошенница. Не раз она до и после того отбывала тюремное заключение. Но Боря сказал: «Вот видишь, Лелюша, я тебе говорил, что это очень странно -какая-то косметичка достает квартиру; вечно ты всем веришь - и получается глупо».

Весть об аресте О.Н. принес нам ее потрясенный муж. Этот пожилой человек, который по желанию Б.Л. давал Ирочке уроки английского языка, приходил к нам домой, был услужлив и мил, Ирочка делала успехи. О деятельности своей Олечки он якобы ничего не подозревал.

Но прошел месяц - и пришла весть об аресте Сергея Николаевича. Об этом-то я и рассказала Боре на осенней скамейке у Красных Ворот».

Узнав об аресте Ивинской, Пастернак вызвал по телефону Люсю Попову на Гоголевский бульвар. При встрече расплакался: «Вот теперь все кончено, ее у меня отняли, и я ее никогда не увижу, это - как смерть, даже хуже».

По утверждению Ивинской, после этого Борис Леонидович в разговорах даже с малознакомыми людьми стал именовать Сталина не иначе как «убийцей» и задавал риторический вопрос: «Когда же кончится раздолье подхалимам, которые ради своей выгоды готовы шагать по трупам?» Пастернак сразу же понял, что Ольгу арестовали из-за него. И не сомневался, что Сталину об этом известно. У Иосифа Виссарионовича была какая-то мания арестовывать жен как своих соратников (Молотова, Поскребышева, Калинина и других, список можно еще продлить), так и людей, к которым он просто проявлял интерес, но самих арестовывать пока не собирался. Таким образом он рассчитывал держать человека на крючке.

Ирина Емельянова вспоминала, как однажды ее бабушке «позвонила незнакомая женщина, сидевшая вместе с матерью,