от чахотки. Возраст Пастернака не имел для нее значения. Она почти сразу перешла с ним на «ты». Вначале его машинистка, М.К. Баранович, предоставляла им для свиданий свою комнату на улице Грановского, возле консерватории. Затем свидания перенеслись в ведомственный дом КГБ, в квартиру Ивинской, падчерицы ответственного хозяйственного работника, выросшей в этой среде. Добавлю, что после ухода Суркова положение Ивинской в редакции «Нового мира» стало непрочным. Правда, Сурков не забывал о ней и давал ей возможность «подрабатывать» в «Огоньке», и при том - ничего не делая, но Симонов был требовательным редактором и в любой момент мог заменить ее настоящим литератором.

Связь с Пастернаком, которую Ивинская выставляла напоказ всеми доступными ей способами, подняла ее в глазах сослуживцев и знакомых.

Пастернак был поэтом, а не моралистом и не стремился к святости. В «Докторе Живаго» он пишет: «безнравственно только лишнее». Совесть его была спокойна: для него шла речь о необходимом. Он никого не обманывал и не соблазнял. Ивинская давно жила без мужа, жаловалась ему на свое одиночество и материальные трудности, сама искала с ним встреч, а когда он пытался положить им конец, поджидала его на улице или у его подъезда. Он видел в этом доказательство страсти, которая ни перед чем не останавливается, жалел ее, привязался к ней, стал помогать ей, поделился с ней заказами на переводы Петефи по готовым подстрочникам, которые можно было делать, не зная никакого иностранного языка.

Дома у Пастернака начались непрерывные истерики и скандалы, отравлявшие его существование. Когда осенью 1948 года дачники, поселенные у него на даче Союзом писателей, уехали в Москву, он переехал в Переделкино. Не знаю, приглашал ли он туда Ивинскую или она приехала без приглашения, но она не замедлила к нему перебраться. В стихотворении «Осень» он пишет о ней:

Ты - благо гибельного шага,

Когда житье тошней недуга...

Однако он глубоко ошибался, когда предполагал, что Ивинская «вся видна, как на ладони». Вскоре ему пришлось изменить о ней мнение. Когда он убедился, что перед ним не легкомысленная сорвиголова, а женщина скрытная и расчетливая, пытавшаяся заставить его себе служить, он написал стихи о Магдалине. вошедшие в поэтический дневник Юрия Живаго. Но каждый раз, когда он открывал в ней такие черты, с которыми не мог примириться, она разыгрывала раскаяние, и он не решался с ней порвать.

Вскоре появилась причина, которая заставила Пастернака отказаться от попыток расстаться с Ивинской и ставила ее в его глазах на равную ногу с Зинаидой Николаевной. В начале 1949 года Ивинская поставила его в известность, что она беременна от него. Правда, Пастернак жаловался друзьям, что она «забеременела против его воли», но -фаталист - он увидел в этом перст судьбы. Бросить ее он уже не мог. «Матрасная война» (так он называл борьбу между претендовавшими на него женщинами) вступила в новую фазу. Пастернаку становилось все труднее работать дома, и Ивинская охотно предоставляла в его распоряжение одну из комнат в квартире своего отчима. Дом был ведомственный. Но Пастернак либо не замечал, кем он населен, либо не придавал этому значения. Погруженный в свою работу, он не обращал внимания на мелочи жизни. В квартире было тихо. При нем все ходили на цыпочках. Когда он приходил, заботливая Люся выпроваживала мать, страдавшую запоями; наряжала детей.

Правда, она жаловалась, что ей не хватает денег, и не отказывалась, когда он их ей давал. Даже Зинаида Николаевна не смогла бы угнаться за ней в уменьи жить на широкую ногу. Глядя на нее, можно было подумать, что рядовые москвичи голодают и бедствуют по их собственной нерасторопности. Пастернак вначале готов был видеть в этом признаки душевной широты. Ему нравились ее дерзость и ее презрение к советским законам. Он не знал, что такой же стиль жизни свойственен был и всем окружавшим ее людям. Никто столько не крал, как хозяйственные работники. Никто так нагло не нарушал законы, как сотрудники органов безопасности. Если бы Пастернак жил с Ивинской и проявлял интерес к ее характеру и к людям, которые были с ней близки, он бы вовремя освободился от своих иллюзий. Но он заходил к ней ненадолго и вскоре опять погружался в работу, писал или переводил.

Ему в голову не приходило, что мать Ивинской, которую он привык видеть в богатой обстановке, отсидела несколько лет в лагере за спекуляцию; что лучшую подругу ее -Людмилу П., устроившуюся благодаря его рекомендации на работу в Дом пионеров, через несколько недель выгнали оттуда за развращение несовершеннолетних.

Когда Ивинская попросила деньги, чтобы нанять для своей дочери, Ирины Емельяновой, учителя английского языка, Пастернак не скупился на расходы. В качестве учителя был нанят агент КГБ, профессиональный шпион Юрий Кротков, участвовавший во многих провокациях, связанных с иностранцами, и в частности, в шантаже французского посла. Регулярные визиты этого «учителя» в квартиру Ивинской свидетельствуют о том, что ему было поручено вести наблюдения за Пастернаком и что кто-то (может быть, и сам Сталин) интересовался его интимной жизнью... Присутствие Кроткова в квартире у Ивинской, где она пыталась устроить литературный салон и куда приглашала иностранцев, хотевших встретиться с Пастернаком, говорит о том, что его пытались втянуть в какую-то провокацию.

После смерти Сталина Ю. Кротков эмигрировал в Америку (на самом деле сначала - в Англию. - Б. С.). Там он опубликовал воспоминания о своей прежней деятельности и о провокациях, в которых он участвовал; в том числе и похабные воспоминания о свиданиях Ивинской с Пастернаком. В Москве были сотни преподавателей, дававших частные уроки английского языка. Почему же Ивинская всем им предпочла Кроткова? Пригласила ли она его по собственной воле или была слепым орудием в руках карательных органов, от которых целиком зависела ее дальнейшая судьба? Не воспользовались ли они тем, что ей в те дни грозило уголовное преследование? (Н. Муранова имеет в виду дело сотрудников журнала «Огонек», публиковавших чужие рукописи, пришедшие в редакцию самотеком, под фамилией подставных лиц и получавших за это гонорары. Одним из подставных лиц была Ивинская. — Б.С.)...

Конечно, Пастернак, как все, слышал разговоры об «огоньковской панаме». Но известие о том, что Ивинская -одна из главных участниц этого дела и что она приехала к нему на дачу осенью 1948 года и затем сообщила ему о своей беременности, уже находясь под следствием, после нескольких вызовов в прокуратуру, было для него полной неожиданностью. Он полагал, что познакомился в «Новом мире»