— Чего дальше… Иваныч ушел, а эти мне допрос устроили —куда ты бежать задумала. А я говорю: «Куда ж ей бежать, если она к Сашке неровнодышит и все затеяла с большой на него обиды. Вон, — говорю, — сидитпод горкой, любимого дожидается». И тычу на «Фольксваген». А этот чертов Максядовито спрашивает: «У сестрицы вашей справка есть?» — «Откуда?» — говорю. А онмне: «Из психушки». — «Справок у нее сколько угодно, и из психушки и изиных мест, а убегать она никуда не думала, просто на Сашку за мумиюразозлилась, за то, что про деньги умолчал, то есть, выходит, обманул. А онастрасть как обманщиков не жалует…» Десять минут говорила…

— Молодец, — похвалила я и закрыла блаженно глаза.

Спали мы до самого обеда, а потом пошли копать. Только залопаты взялись, как на пустыре появились Макс, Сашка и задумчивый Коля-Веник.Макс устроился на фундаменте и стал ко мне приставать:

— Клей говорит, ты рассказывала, будто тут полно ходовподземных?

— Никакого Клея я не знаю, — хмуро ответила я.

— А его ты знаешь? — ткнув в Сашку пальцем,спросил Максим.

— Его знаю, — согласилась я. — А если тымоего парня будешь всякими глупыми словами обзывать, получишь по носу.

Макс моргнул, потом спросил удивленно:

— Ты чокнутая, что ли?

— Завязывай хамить, — влез Сашка. —Разговаривай с ней по-нормальному, а не можешь, так и мотай отсюда.

Я удовлетворенно кивнула, Сашка сурово нахмурился, а Максраздвинул рот до ушей. После чего ласково спросил:

— Елизавета Петровна, а Александр Сергеевич говорил,будто вы ему про ходы рассказывали.

— Рассказывала, — кивнула я и у Сашки спросила:

— Ты правда Александр Сергеевич?

— Правда.

— Красиво. Мне нравится.

— Я рад, — сказал он совершенно серьезно.

— И я, — сказал Максим. — Елизавета Петровна,а где эти самые ходы?

— Я только один знаю. Тот, откуда мумию свистнули.

— Так, может, всего один и есть?

— Нет. Должен быть другой. Где-то во флигеле. Черезнего вредитель шастает. Мы капкан ставили, но он не попался.

— Значит, во флигеле?

— Вот что, Макс, — заявила я, опершись налопату. — Сашка темнить стал и баксов лишился. Ты начнешь воду мутить, я итебя чего-нибудь лишу. Так что давай по-честному. Мы с Марьей сокровища ищем.Они наши, то есть семейные. Мы жмотов не любим и сами не жмотничаем, так чтоесли в долю хотите — пожалуйста, будем вместе искать.

— Мне ваши сокровища без надобности, — заявил он.

— Чего ж тебе тогда? — нахмурилась я, а Мышильдатут же влезла:

— По какой такой надобности тебе здесь отираться, еслинаши золото-бриллианты не нужны?

— У меня свой интерес, — хмыкнул он.

— Не пойдет. Скажи какой или проваливай от нашего фундамента.

— Скажи им, — кивнул Сашка. — Они непроболтаются.

— Не проболтаемся, — заверила Мышильда.

Макс тяжко вздохнул, посмотрел в небо, затянутое темнымитучами, и спросил:

— Вы знаете, кто такая ваша мумия, о, черт… кто такой?

— Ну… — пожала плечами сестрица. — Ленкин ухажер.

Максим скривился.

— Точно. При нем были большие деньги. Не его. Он ихгде-то запрятал, а мы должны найти их.

— Ясно, — вздохнула я. — Ищите. Мы не против.Ваши деньги нас не интересуют, на чужое не заримся.

— Спасибо, — поблагодарил Максим, а я спросила:

— Только с чего вы взяли, что он их здесь спрятал, малоли мест на свете?

— Их только накануне пожара к нему доставили.

— Может, деньги сгорели? Они бумажные, а полыхало будьздоров.

— Не такой он дурак, чтобы в доме оставить. Менты собыском явятся, и денежки тю-тю… Нет, тайник должен быть надежным. Вот я иподумал об этих ходах. Место идеальное.

— Да, — согласились мы с Мышильдой. — Если,конечно, Ленкин ухажер о них знал.

— Ну, если знал об одном, мог знать и о другом…

— Логично, — согласилась сестрица, погрызла ноготьи добавила:

— Будем искать. Мы сокровища, вы свои деньги.

На том и порешили.

День прошел мирно и находками не потряс. Ближе к вечеруМаксим куда-то исчез, чему мы совсем не опечалились. На пустыре стало веселее,даже Колька немного пришел в себя и порадовал речами. Парень он был не простой,на жизнь смотрел философски, очень многое в ней его печалило, и он хотел бывнести в нее кое-какие изменения. Одним словом, самородок. Мышильда его зауважалаи ближе к вечеру обращалась уже исключительно по имени-отчеству, то естьНиколай Васильевич, а он к ней Марья Семеновна. Предпоследний, явившись зватьнас к ужину, присел послушать разговоры, задумался надолго, вдохновился и,взобравшись на фундамент, прочел «Быть или не быть». Мы озарились лицами ипосветлели душой, после чего Михаил Степанович, глядя на реку, исполнил «Ой, тыстепь моя»…

По домам разошлись поздно, чувствуя себя совершенно родными.Иннокентий Павлович сидел на скамейке возле своего дома и громко вздыхал.Евгений, начавший день в пять утра и встретивший солнце с участковым Иванычем,потом очень долго успокаивал нервы, взбудораженные пожаром, то с МихаиломСтепановичем, то с горевавшим Иннокентием и теперь к ужину выйти не мог, таккак почивая в кресле в мамашиной спальной. Ужинать втроем было непривычно, и мыпригласили Сашку с Колей-философом (Макс по-прежнему отсутствовал). Поужинали,еще немного поговорили, спели на два голоса под руководством умелого МихаилаСтепановича «Нас извлекут из-под обломков», и Коля неожиданно всплакнул, а мы сМышильдой решили, что он был танкистом. Потом выяснилось, что танкистом был неКоля, а его отец, но отца он никогда не видел, потому что тот так и не женилсяна его матери. В общем, посидели душевно и ближе к полуночи отбыли спать.