ни в одном своем кадре — ведь она все выдумала, от первого до последнего слова. И никакого препарата нет, никакой «фонтан» не взмывает перламутровой, с мраморным отливом струей в небеса. Однако признаться в этом — означало собственноручно расписаться в своей журналистской беспомощности. Невозможно!

И какое затмение тогда на нее нашло? Ведь не будь этого материала, какой прекрасной оказалась бы ее телевизионная судьба! Ну, сдала бы она выпускающему слабый сюжет — ее провал мгновенно забылся бы, едва она очутилась бы в кресле ведущей. И зачем она решилась на эту «псевдоджинсу», ведь не девочка же, простушка, первый день на ТВ… Увы, сделанного не воротишь.

Конечно, Валера засвидетельствует, что она самолично придумала чудо-препарат. Что она сочинила и его название, и приплела ему мнимую панацейность. А Пустовалов и вся съемочная группа удостоверят правоту его слов — ведь снимали они лекарство от псориаза, а не средство для потенции. Но только эта их защита для Насти — как нож под дых, нестерпимо. И зачем же она…

Черт! Черт! Черт!

Ясно зачем — чтобы всегда оставаться самой лучшей, самой талантливой, не чета другим, какой она была с самого детства: на пределе высших возможностей, у самой верхней планки, во всем эталон и образец для подражания, недостижимый идеал среди невнятных людишек со стандартной судьбой…

И одному только Вадиму ей не нужно что-либо доказывать, потому что мирская шелуха не имела для него особого значения, ему совершенно не важно было, какая она, а важно было то, что она есть рядом, что она молчит, дышит, существует. Поэтому, наверное, и ей было с ним так хорошо, как не будет уже никогда и ни с кем…

Но речь сейчас не о нем, а о ней, ведь для нее теперь все кончено, потому что признаться Макухиной в собственном вранье она не может. Потому что такое признание даже хуже, чем явная «джинса»…

Для Насти все кончено. Глупо, но это так.

Так внезапно…

— Что?! — Мама предынфарктно охнула в трубку, не в силах поверить в случившееся.

— Да, — тускло подтвердила дочь.

— А Шумский? Ты звонила ему? Ты с ним разговаривала?

— Зачем? — гордо усмехнулась Настя — не столько для мамы, которая за дальностью расстояния не могла бы прочувствовать гордого накала этой усмешки, сколько для внутренней реабилитации.

— Легче всего опустить руки и сдаться, — сурово парировала Наталья Ильинична. — А ты попробуй переломить ситуацию! Пойди к Гагузяну, пойди к Главному! К министру! К Земцеву, наконец!

— Ладно, я попробую, — тускло пообещала Настя. Но она была уверена — ничего не выйдет.

Когда министру информации сообщили о новом распределении рекламного времени, тот лишь осуждающе покачал головой, а потом заметил своему заместителю, губастому типу со стертым, точно обсосанным лицом:

— Значит, вот они как…

— Только получили лицензию, как сразу все договоренности побоку. Смелые! — уловив неблагодушие в облике начальника, констатировал его помощник Ельцов. — Решили, что теперь им палец в рот не клади. Так ведь и лицензию можно отозвать… Нарушений-то сколько!

— Какие нарушения? — поинтересовался патрон. — Надеюсь, серьезные?

— И серьезные тоже… У кого из телеканалов их нет! — вздохнул заместитель, радея не столько за общее дело, сколько за интересы своего шефа. Обычно он тихо следовал в фарватере событий, ведь начальнику всегда виднее, куда направить баржу своего министерства, в какие такие лазоревые дали, ультрамариновые моря, за какой такой синей птицей. Сейчас нос баржи однозначно указывал на проштрафившегося Цыбалина.

— По лицензии канал считается общественно-политическим, значит, двенадцать процентов его эфирного времени должно быть отведено под детское вещание… Но разве эти бессовестные продавцы рекламы отдадут эфир детишкам? Ведь их передачи нельзя перебивать рекламой, к тому же младенцы ничего не могут купить…

— Безобразие! — грозно отозвался министр.

Понятливый Ельцов мигом просветлел обсосанным лицом, угадав, куда он должен обратить взыскующий нарушений взор.

— Управление государственной инспекции завтра же начнет проверку деятельности канала… — заверил он шефа. — После отправки предупреждения о нарушении условий вещания действие лицензии будет приостановлено.

— Надеюсь, чтобы одуматься, с них хватит и одного дня… Если не подействует, направьте им второе и третье предупреждение.

— Одного будет вполне достаточно, — уверенно улыбнулся Ельцов.

Совещание только началось, когда Настя вошла в приемную генерального директора.

— По какому вопросу? — окрысилась на нее барбиоб-разная секретарша. — Игорь Ильич не принимает!

— Я подожду! — Настя опустилась в кресло.

Сквозь поры гладкого пластмассового секретарского лица проступило возмущение настырной визитершей. Из-за приоткрытой двери доносился бархатный генеральский баритон:

— …О том, что процент детского вещания не соответствует указанному в лицензии… Кроме того, дирекция канала не предупредила министерство об изменении своего юридического адреса…

— Мы их предупреждали! — возразил фальцетом чей-то петушиный голосок. — Если они нашу бумагу потеряли, это их проблемы.

— Сейчас это наши проблемы! — раздраженно вспылил баритон. — Третье предупреждение касается рекламы спиртных напитков… Выяснилось, что у пива «Ершов», рекламируемого нами на льготных условиях, крепость шестнадцать процентов, а это значит, что продукт попадает в категорию спиртных напитков, реклама которых категорически запрещена… Макухина, это ваш клиент?

— Да… — нехотя отозвалась серая кардинальша. — Но дело в том, что компания-производитель покупает у нас восемь процентов всего объема рекламы, причем далеко не утреннюю дешевку… И потом, пиво — оно и есть пиво…

— Да это не пиво, а настоящий ерш! — возмущенно отозвался кто-то невидимый.

Смех, колесом прокатившись по комнате, вылетел в приемную, где терпеливо ждала Настя.

— И потом, все каналы рекламируют «Ершова», но почему-то предупреждают только нас! — возмутилась Макухина. — Мне лично ясно, откуда ноги растут…

— Действительно, придирки-то формальные! — буркнул голос, в котором Настя узнала петушиный фальцет своего мнимого дядюшки.

— Кстати, Шумский, почему вы не обеспечили лицензионной нормы детских передач?

— А где я возьму вам эту норму? — возмутился Шумский. — Чтобы обеспечить двенадцать процентов, я должен выдать в эфир две программы с участием детей плюс мультфильмы и полный метр… Откуда мне все это взять? За границей купить? Но там подобная продукция стоит архидорого, это при том, что рекламу в детские передачи ставить нельзя… Откуда я возьму деньги на закупку? Вот и набирается у нас едва ли три процента от нормы за счет японского мультсериала про харакири, который приходится показывать в самое глухое время, в пять утра.

— Мы же знаем, из-за чего весь сыр-бор, — после паузы вздохнул чей-то негромкий басок. — Не проще ли отдать министерству требуемый процент рекламы, чем выполнять его надуманные требования?

— Кто еще хочет высказаться? — поинтересовался генеральский голос.

— Пусть все останется как есть, — предложил вкрадчивый кавказский баритон. — А там посмотрим… Как у Ходжи Насреддина… Или ишак заговорит, или шах сдохнет! И потом, я