с «дядюшкой» Настя решила расстаться с Бесом. Ей казалось, что подобная связь может неблагоприятно сказаться на ее карьере, ведь, если руководство канала узнает о ее связи с «торчком», бог знает, как это может сказаться на ее телебытовании…

Однако невозможно было выбросить из памяти бывшее между ними и несбывшееся. Когда по радио звучали его бессловесные, из одних аккордов композиции или песни с глуховатым английским речитативом, Настя внутренне вздрагивала. И мало что понимала из того, что творится вокруг нее, даже если Валера говорил ей нечто важное, вот как, например, сейчас:

— Макухина спрашивала у меня о тебе…

— Что? — переспрашивала Настя, не понимая ни слова из того, что ей говорили, даже саму себя не слыша в этом сумбурном разнобое, затесавшемся между двумя радийными вставками, в его лучшей мелодии, в его любимом напеве…

— Ну, я сказал: работает, мол, как все…

…Интересно, где он сейчас? С кем? Поклонниц у него тьма-тьмущая, выбрать из них хорошенькую и нетребовательную куда проще, чем быть с ней, с Настей, проще, чем ежевечерне выдерживать ее оценивающий взгляд: под кайфом он сейчас или нет, после ломки или… Или — что?

— Что? — размыкала она пересохшие губы.

— Непонятно, чего она на тебя взъелась… Да-а-а, теперь ты у нас ведущая и со мной спать ни в жизнь не станешь… Может, щас попробуем, пока ты еще на земле, а не в эфире, а? Настюха, ты что? Оглохла, что ли?

…Вадим никогда не рассказывал ей о себе, да и она тоже молчала. Они были как два атома, случайно сцепившиеся валентной, крепче любви или ненависти, связью, как две щепки, прихотью течения прибитые к одному и тому же берегу… И как Настя ни твердила себе, что ей с ним не по пути, что он для нее — это гибель, смерть, тлен, что они слишком разные, слишком чужие друг другу…

И что если бы мама узнала, то она бы, конечно… И если бы папа проведал, то он бы, естественно… И как хорошо, что они ничего не знают, никто ничего не знает, никто! Как хорошо, что она догадалась сменить квартиру (дяде Захару спасибо, это он предложил подобрать ей подходящий жилищный вариант), как хорошо, что он ей больше не позвонит… И как плохо это все…

Плохо. Да.

— Слышишь, — предупредительно поднял палец Валера, вслушиваясь в мелодию. — Беса опять взяли в ротацию на MTV. Странно — композиция, кажись, новая, а ведь трепали, что он окончательно сторчался, давно ничего не пишет…

— Что? — Настя, наконец, вернулась в монтажную комнату, к перхотному Валере, давно уже привычному и где-то даже домашнему, все про всех знавшему, все про всех ведавшему. А вот про нее он ничего не знал, не ведал, не догадывался даже, слава богу…

— Кстати, ты в курсе, его настоящая фамилия — Цыбалин? Вадим Цыбалин, сын нашего Главного…

— Бесов — сын Цыбалина? — не поверила Настя.

— Музыкант он, естессно, гениальный, но… Был! Пока не сторчался… Вчера я наткнулся на него в нашем буфете, у него вид как у вурдалака. Наверное, приходил к своему папаше башлей просить. Видно, того, по клубам чешет, на «снежок» не хватает.

— Неужели фамилия Беса — Цыбалин?

— Ну да! Да об этом вся Москва знает, Настюха… Понятно, нашему Главному не в радость такой сынок, он вообще делает вид, что такого родственника у него нет, — чтобы не испортить репутацию. Раньше, говорят, он его лечил, за границу вывозил, в клинике запирал — а все без толку! Теперь они вроде бы окончательно разбежались.

Настя нервно закусила губу. Главное — не показать, что она страшно заинтересована рассказом Валеры. Главное — не выдать себя, это главное…

Но почему… Ведь ничего не было… И теперь ничего нет… И дальше ничего между ними не будет… Никогда.

Выйдя из монтажной, Настя прямиком отправилась в редакцию. С главным редактором Антоном Протасовым у них издавна сложились приятельские отношения. Это был простой (простоватый! — возразила бы придирчивая Наталья Ильинична) сорокалетний мужчина, моложавый внешне, даже несмотря на залысины на лбу. Протасов начинал на ТВ телеинженером, потом в сумасшедшие девяностые годы (виртуозно рокировавшие князей с грязью, свиней с калашным рядом) переквалифицировался в репортеры, потом в стрингеры, работал специальным корреспондентом в горячих точках, но по наступлении тридцати пяти лет, вследствие, наверное, их отрезвляющего, стреноживающего влияния, осел в редакторах, на скучной, но напряженной работе, в скучной, но нужной программе, на высоком, но вполне заслуженном окладе.

Настя готовилась обсудить с Антоном предстоящее интервью с Земцевым. Нужно было расставить смысловые акценты, обкатать вопросы — короче, тщательно подготовить свой дебют в качестве ведущей, свою очередную победу в пику тайно-неудачливому роману с Бесом.

Однако в кабинете главного редактора вместо его миролюбивого хозяина внезапно обнаружилась Макухина, которая смело оккупировала хозяйское место, — с грозным просверком под белесой, карандашом очерченной бровкой, с надменным выпятом нижней губы. Финансистка имела такой страшный вид, как будто находилась в пыточном кабинете, вооруженная плеткой-семихвосткой, булавой или держала в руках меч-кладенец, голова с плеч…

— Вы, Плотникова, поначалу казались мне образцом бескомпромиссного журналиста. По крайней мере, с этой стороны мне вас рекомендовали, — начала Макухина без околичностей. — По крайней мере, именно на эти ваши качества рассчитывало руководство канала, приглашая вас на работу…

Настя виновато опустила глаза.

— Но вы, без году неделя на канале, стали заниматься неблаговидными делами… Делишками, я бы сказала! «Джинсой»!

— «Джинсой»? — задохнулась девушка.

— Именно, — отрезала Макухина. — Я знаю, Протасов не поручал вам приготовить материал об этом вашем «Фонтане»… Сколько вам заплатили за рекламу нового препарата? И кто? Назовите фармацевтическую компанию! Чистосердечное признание в ваших же интересах!

— Мне не в чем признаваться, я… — начала Настя, но суровое «Впрочем, это не важно» прервало поток испуганно слипшихся во рту слов.

— Вы нарушили главный принцип нашей работы: никакой «джинсы»! Вы уволены!

— я…

Настя беспомощно обернулась на Протасова, тот лишь оторопело взирал на всевластную Макухину. Бесстрашный стрингер, прошедший Чечню и Белград, трясся перед бескомпромиссной финансисткой, подмявшей под себя всех и вся — своими белыми конвертиками и своими красивыми словами о журналистском долге…

Но как же интервью, как же Земцев, как же Москва, как же мечты, надежды…

— Вы уволены, Плотникова! Сдайте пропуск-и журналистское удостоверение, подпишите обходной лист. Все!

Да, она пойдет и признается во всем… Покажет исходники, объяснит… Они поймут: она решилась на этот шаг лишь из-за хронического бестемья. Ведь недавно сам Гагузян дал журналистам карт-бланш: снимайте что хотите. А она сняла то, что. снаружи похоже на «джинсу», но не «джинсовое»