Мария молчала, с опаской думала о том, не заболеет ли послеэтой прогулки, смотрела на огонь – вот теперь он и вправду был необходим, онсогревал ей и тело и душу. Ей не хотелось больше слушать эту историю,наводившую на мысли о том, что мир остановился, что все повторяется и чточеловек никогда не научится относиться к сексу с подобающим уважением.

– Тебе не интересно?

Она сделала над собой усилие: в конце концов, именно этомумужчине решила она отдать свое сердце, хотя на этот счет у нее теперь ивозникли сомнения.

– Не интересно, потому что я и так это знаю. Неинтересно и печально. Ты говорил, что есть и вторая история.

– Вторая история – полная противоположность первой: этосвященная проституция.

Мария стряхнула свою сонную истому и стала слушатьвнимательно. Священная проституция? Зарабатывать деньги сексом и тем не менееприближаться к Богу?

– Древнегреческий историк Геродот писал про Вавилон:«Там существует диковинный обычай: всякая женщина, родившаяся в Шумере, обязанахотя бы раз в жизни отправиться в храм богини Иштар и в знак гостеприимства засимволическую плату предложить себя первому встречному».

Ладно, она потом спросит, что это за богиня. Должно быть,эта самая Иштар помогла ей восстановить потерянное, казалось бы, навсегда –стыдно ничего про нее не знать.

– Влияние богини Иштар распространилось на весь СреднийВосток, достигло Сардинии, Сицилии и средиземноморских портов. Позднее, когдавозникла Римская империя, другая богиня по имени Веста требовала от посвященныхей либо непорочной девственности, либо безудержного распутства. Представь себе,чтобы поддерживать священный огонь в храме Весты, ее жрицы занимались тем, чтообучали юношей царского рода плотской любви – пели эротические гимны, впадали втранс и, передавая свой экстаз Вселенной, как бы совершали причастие с богиней.

Ральф Харт достал ксерокопию какой-то древней надписи, снабженнойвнизу листа переводом на немецкий, и медленно продекламировал:

Я, сидящая в дверях таверны, богиня Иштар,

Я – блудница, мать, жена, божество.

Та, кого называют – Жизнь,

Хоть вы называете – Смерть.

Та, кого называют – Закон,

Хоть вы называете – Беззаконие.

Я – та, кого вы ищете,

И то, что обретаете.

Я – то, что вы расточили,

А теперь тщитесь собрать.

Мария стала всхлипывать, и Ральф Харт засмеялся: жизненнаясила стала возвращаться к нему, заблистал прежний «свет». Надо продолжитьрассказ, показать рисунки, сделать так, чтобы она почувствовала себя любимой.

– Никто не знает, отчего исчезла священная проституция,не просуществовав и двух тысячелетий. Может быть, из-за распространенияболезней или оттого, что, когда изменились религии, сменило свои законы иправила общество. Так или иначе, ее нет и никогда больше не будет. Ныне миромправят мужчины, и само слово это превращено в клеймо, и проституткой именуютвсякую женщину, из ряда вон выходящую.

– Ты сможешь прийти сегодня в «Копакабану»? Ральф непонял, к чему был задан этот вопрос, но ответил утвердительно и безпромедления.

Запись в дневнике Марии, сделанная спустя несколько часовпосле того, как она прошла босиком по дорожке Английского Сада в Женеве:

Мне плевать, считалось ли когда-нибудь мое ремесло священнымили нет, но Я ЕГО НЕНАВИЖУ. Оно разрушает мою душу, оно заставляет меня терятьсвязь с самой собой, оно внушает мне, что страдание есть награда, что деньгивсе могут купить и все оправдать.

Вокруг меня нет счастливых; мои клиенты знают: они должнызаплатить за то, что должны были бы получить бесплатно, и это угнетает их. Моитоварки знают: они должны продавать то, что отдали бы даром в обмен на нежностьи наслаждение, и это разъедает их душу. Гораздо раньше, чем были написаны эти слова,начала я биться изо всех сил, чтобы смириться с тем, что несчастна и недовольнасвоей судьбой, утешая себя, что надо потерпеть еще несколько недель.

Но больше не могу успокаивать себя этим, притворяться, будтовсе нормально, что это – просто такая полоса в моей жизни, период, этап. Я хочузабыть все это. Я нуждаюсь в любви. Мне надо любить – и ничего другого. Мненадо любить.

Жизнь слишком коротка – или слишком долга, – чтобыможно было позволить себе роскошь прожить ее так скверно.

Нет, это не его дом. И не ее дом. Это – не Бразилия. И неШвейцария. Это отель с одинаково – в любой точке мира – обставленными номерами,с претензией на семейную атмосферу, от которой он делается еще более чужим ибезличным.

Но это не тот отель, из окна которого открывается прекрасныйвид на озеро, не тот отель, с которым связана память о боли, о страдании, овосторге. Нет, здесь окно выходит на Дорогу Святого Иакова, дорогу набогомолье, но не к покаянию, это место, где в придорожных кафе встречаютсялюди, открывают «свет», разговаривают, становятся друзьями, влюбляются. Сейчасидет дождь, и в этот вечерний час никто не идет по этой дороге, как шли напротяжении многих лет, десятилетий, столетий – может быть, и дороге нужноперевести дух, отдохнуть немного от бесчисленных ног, днем и ночью шаркающих поней.

Надо зажечь свет. И задернуть шторы.

Попросить его раздеться и снять одежду с себя. Темнота вфизическом смысле никогда не бывает абсолютной, и, когда глаза привыкнут к ней,можно будет увидеть в пятне неведомо откуда пробившегося света силуэт мужчины.Вот и снова они встретились с ним.

Достать два носовых платка, тщательно сложенных подиагонали, чисто-начисто выстиранных и несколько раз проглаженных – чтобы неоставалось ни намека на запах мыла или духов. Приблизиться к нему и попросить,чтобы он завязал себе глаза. Замявшись на мгновенье, он ответит, что бывал ужев разных видах преисподней. Она скажет на это, что речь вовсе не о том, апросто ей нужна полнейшая, непроницаемая тьма, и что теперь пришел ее черед кое-чемунаучить его в отместку и благодарность за то, что вчера узнала от него о боли.Он послушается, завяжет глаза. И она – тоже. И вот теперь уже нет ни единогопятнышка света, это, наверно, и называется кромешной тьмой, так что приходитсявзяться за руки, чтобы добраться до кровати.

Нет-нет, ложиться мы не будем. Мы сядем, как садилисьвсегда, лицом друг к другу, только чуть ближе, чем всегда, так, чтобы моиколени касались твоих.