самому испытать муки голода, а не нашлось бы человека, мы готовы были съесть хоть самого дьявола, будь он зажарен»[28]{84}.

Сыпной тиф, который от грязи, холода и голода лишь расцветает, прорежал французские шеренги с 18 октября, когда Великая армия покинула Москву, до 11 декабря, когда остатки войска вновь оказались у реки Неман. На протяжении этих недель, пока длилось французское бегство, тифозные бактерии неумолимо разносились по рядам армии, уже не способной вести военные действия. От исходного полумиллиона к 1 ноября у Великой армии осталось 75 000 человек. 9 ноября, когда она достигла Смоленска, это число сократилось до 35 000, затем, 26 ноября, на переправе через реку Березину, составляло 15 000. Когда же уцелевшие французские солдаты в одних лохмотьях переправлялись через Неман, их было не больше 10 000 человек.

Наполеон предпочел не дожидаться развязки трагедии. 5 декабря в сопровождении охраны он инкогнито умчался в Париж на санях, бросив своих солдат на произвол судьбы.

Заключение

Наполеоновская кампания 1812 года наглядно показывает, что войны могут провоцировать эпидемии, поскольку создают санитарные и продовольственные условия, идеальные для болезней. Но в то же время эта история служит доказательством, что причинно-следственная цепочка функционирует и в обратном направлении, – иными словами, эпидемии могут влиять на ход войны. В России дизентерия и сыпной тиф совместными усилиями уничтожили крупнейшую на тот момент армию и принесли победу императору Александру I.

И если желтая лихорадка в Сан-Доминго остановила расширение наполеоновской империи на запад, то дизентерия и сыпной тиф тем же самым образом помешали ее продвижению на восток. Эти два заболевания сыграли значительную роль и в смене политического режима во Франции. После фиаско в России Наполеон сдал окончательно и уже больше не мог собрать армию, сопоставимую по мощи с Великой.

Триумф Александра I прибавил Наполеону врагов, поскольку миф о его непобедимости, некогда так устрашавший неприятеля, рухнул. Прекрасный пример тому – немецкое национальное «пробуждение», когда благодаря таким интеллектуалам, как философы Иоганн Фихте и Фридрих Шлегель, началось возрождение германского самосознания. Историк Чарльз Эсдейл метко подвел итог наполеоновским войнам, после которых, на его взгляд,

и Европа, и весь мир стали совершенно другими. До 1789 года Франция, бесспорно, была сильнейшей среди великих держав… однако к 1815 году этому пришел конец. Франция все еще располагала значительными внутренними ресурсами, но появление нового Германского союза… гарантировало, что никакое господство над «третьей Германией», которая имела ключевое значение в наполеоновской империи… впредь невозможно. За океаном тем временем львиную долю колониальной французской империи смело заодно с испанским влиянием на материковой части Центральной и Южной Америки. По иронии судьбы величайший в истории Франции герой привел ее к полному краху на международной арене. В результате Британия приобрела господство на море, а остальная Европа увидела, как зарождается нечто, что впоследствии станет даже большей угрозой ее безопасности, чем некогда Франция{85}.

Выходит, что Русская кампания сыграла не последнюю роль в крушении французского господства в Европе и в мире. А решающим фактором такого исхода оказалась болезнь.

Глава 10

Парижская школа медицины

Неправильно изучать эпидемии, просто исследуя одно инфекционное заболевание за другим. Целый ряд явлений возник именно по причине того, что западное общество на определенном этапе сталкивалось с тем или иным эпидемическим заболеванием. Одно из ряда этих явлений мы здесь уже обсуждали – развитие стратегий здравоохранения для защиты общества от заразных болезней. В рамках этой темы мы рассмотрели первые формы здравоохранения: суровые противочумные меры, реализованные в виде карантинов, лазаретов и санитарных кордонов, обеспеченных военными силами. Оспа, как и чума в свое время, тоже инициировала развитие нового и крайне важного направления в здравоохранении – вакцинации, у истоков которой стоял Эдвард Дженнер. Общественное здравоохранение – неотъемлемая часть истории эпидемий, и мы еще не раз будем говорить о нем в свете других стратегий защиты здоровья населения, помимо карантина и вакцинации.

Другое важное явление – история развития врачебного мышления. Ведь параллельно истории эпидемий происходило становление научной медицины, которая претерпела несколько воплощений на пути от гуморальной теории до современной биомедицинской парадигмы. С гуморальной теорией, запечатленной в трудах Гиппократа и Галена, мы познакомились в главе 2, а в следующих главах поговорим об антисанитарной теории болезней, о теории контагиозности, то есть способности болезней передаваться при контакте, и о микробной теории. Но сперва обратимся к другому поворотному моменту в истории развития медицинской науки, который имел место в Париже в период между вспыхнувшей в 1789 г. Французской революцией и серединой XIX в., – это явление повсеместно известно как Парижская школа медицины.

Роль Парижской школы настолько велика, что иногда ее, греша чрезмерным лаконизмом, называют переходным звеном между средневековой медициной и современной. Чтобы понять, что же произошло тогда в Париже, рассмотрим три аспекта, обеспечивших поворот в новом направлении: 1) кризис гуморальной парадигмы Гиппократа и Галена, чьи идеи столкнулись с серьезными проблемами в XVII–XVIII вв.; 2) философские и организационные предпосылки, сделавшие возможным возникновение Парижской школы; 3) последствия и недостатки медицинских новшеств, появившихся в Париже.

Кризис гуморальной теории: Парацельс

Первое воплощение научной медицины сформировалось в Античности, когда Гиппократ и его последователи установили постулат о естественном происхождении болезни, отринув магические объяснения ее причин, как божественные, так и демонические. Это имело огромное значение для медицинской эпистемологии, для поиска ответов на вопросы: какие знания доступны медицинской науке? Как она может получить их? Каковы источники медицинских знаний?

Корпус Гиппократа предписывал черпать знания о болезни из непосредственного наблюдения за больным. Поэтому предполагалось, что врач, исповедующий гуморальную теорию, должен находиться у постели пациента. Ведь источник медицинских знаний именно там, а приобретаются они в процессе наблюдения за организмом пациента. Эта доктрина диктовала четкую программу подготовки врачей. Медики гиппократовского толка осваивали ремесло, странствуя с опытными врачами, под наставничеством которых занимались преимущественно наблюдением за процессом лечения.

Следующим этапом развития научной медицины стал галенизм. О нем рассказывается в главе 1. В трудах Галена гуморальная теория уже гораздо меньше опиралась на непосредственные наблюдения за пациентами и больше полагалась на авторитет древних текстов, по мнению Галена, практически непогрешимых. Труды древних греков можно было бережно уточнять, и Гален полагал, что справляется с этой задачей лучше, чем кто-либо, а поставить эти труды под сомнение было немыслимо. Смена парадигмы или принципиально новый подход для Галена были невозможны. Он воспринимал медицинское знание как исчерпывающий и непререкаемый комментарий к текстам Гиппократа, такой подход часто называют книжной медициной. То, как Гален воспринимал медицинское знание, закономерно сказалось и на преподавании врачебной науки. Под влиянием Галена медицинское образование стало по большей части основываться на скрупулезном чтении древних текстов в оригинале и лекциях на латыни, посвященных интерпретации классиков.

Один из первых вызовов, брошенных галенизму, оказался и самым принципиальным. Автором этого труда был швейцарский врач и алхимик Парацельс (1493–1541), заслуживший прозвище Мартин Лютер от медицины, потому что в разгар Реформации отверг авторитет древних текстов и собственными медицинскими теориями оказал глубокое влияние на религиозные представления. В своих трактатах Парацельс взывал не столько к ученым врачам, сколько к цирюльникам-хирургам и аптекарям, потому что считал традиционное врачебное искусство своей эпохи, элитарное и книжническое, порочным натурализмом, который тщился вернуть больному здоровье исключительно материалистическими методами. Парацельс же предлагал другую концепцию философии медицины, согласно которой первопричина болезни крылась в божественной и духовной сферах макрокосмоса, а непосредственная причина – в микрокосмосе организма и его взаимодействиях с природой. Врач, исповедовавший учение Парацельса, действовал как посредник между пациентом и сверхъестественными силами. В терапевтическую практику Парацельс ввел лекарства, полученные в результате дистилляции, и заместил ими кровопускание и фитотерапию, посредством которых врачи традиционной школы пытались восстановить равновесие гуморов.

Явно возражая Галену, Парацельс оспаривал общепринятую теорию и свод ее правил, призывая вернуться к эмпирическому подходу. Однако, странным образом противореча собственной критике, Парацельс заместил гуморальную теорию другой умозрительной системой, которую сформулировал сам. Согласно его версии, тело состоит из трех химических первооснов, наделенных духовными качествами. Болезни, как считал Парацельс, возникают не потому, что в организме нарушается равновесие гуморов, а потому, что извне на тело воздействует окружающая среда. Чтобы вылечить организм, в него нужно ввести химические вещества и минералы, которые в результате