дистилляции обнаружили присущие им духовные свойства. Применялись эти лекарства согласно принципу «подобное к подобному», в отличие от галеновской схемы лечения, основанной на противоположностях.

Медико-религиозная критика, с которой Парацельс обрушился на традиционную медицину, вызвала в XVI–XVII вв. такой резонанс, что даже определила фабулу пьесы Шекспира «Все хорошо, что хорошо кончается». Ее сюжет держится на том, что традиционная медицина не может исцелить французского короля от страшно болезненного и, по-видимому, смертельно опасного свища. Обреченный и отчаявшийся король объясняет:

…врачи ученейшие нас

Покинули и весь совет решил,

Что знанию не выкупить природы

Из плена безнадежности[29].

Елена, главная героиня и дочь врача-парацельсианца, в ответ на причитания короля заявляет, что лекарство ее отца, «коль будет Божья благодать», исцелит недуг, перед которым галеновские лекари оказались бессильны. Она говорит:

Я не обманщица, не выдаю

За большее себя, чем цель мою;

Но твердо знаю, верю непреложно:

Я не бессильна –  вы не безнадежны!

Парацельсова терапия благополучно избавила короля от свища, что позволило Елене, сироте и простолюдинке, поставить с ног на голову устоявшиеся гендерные роли. Благодарный государь предлагает ей любую награду, и она просит руки дворянина Бертрама, вопреки его желанию. Устроив брак бедной простолюдинки Елены со знатным придворным, Шекспир позволяет учению Парацельса низвергнуть не только гендерную иерархию, но и социальную. Елена к тому же и благочестива – в противовес материалистичности медицинских факультетов. Сам Шекспир явно сочувствует взглядам еретика, решившегося критиковать Галена.

Научные проблемы галеновской медицины

Однако «сословие» врачей претензии Парацельса к ортодоксальной медицине воспринимало все же как нападки извне, и на развитии элитарной университетской медицины они отразились лишь в некоторой степени. Проблемы, возымевшие на традиционную медицину гораздо более продолжительное влияние, имели иные источники. В их числе был всеобщий дух научной революции. Эмпирический, опытно-индуктивный метод познания, сложившийся еще в эпоху Фрэнсиса Бэкона, посеял в среде интеллектуальной элиты дух демократии, несовместимый с беспрекословной верой авторитетам, на чем и зиждился галенизм. Эту тенденцию усиливал «средний класс» ремесленников, ведь сам род их занятий, необходимость обмениваться опытом и изобретательность уже способствовали научным открытиям, и именно это сословие внесло значительный вклад в упразднение социальной иерархии.

Подтачивали фундамент «библиотечной медицины» и целевые научные разработки. В области человеческой анатомии такой эффект произвел монументальный труд Андреаса Везалия (1514–1564) «О строении человеческого тела». Этот фламандский врач, преподававший в Падуе, опубликовал свою книгу в 1543 г., что символично – через неделю после того, как вышел в свет революционный труд Николая Коперника. Труд Везалия состоял из великолепных гравюр, выполненных одним из лучших художников своего времени Яном ван Калькаром, их сопровождали комментарии автора. Учебник «О строении человеческого тела» ознаменовал зримый сдвиг в преподавании традиционной медицины. И хотя Везалий не преминул выразить Галену почтение, его собственные наблюдения, сделанные при вскрытии человеческих тел, доказывали, что в трактатах мастера было не меньше 200 ошибок, поскольку выводы об анатомии человека Гален делал на основании вскрытия животных.

Но решающим фактором были не анатомические поправки, предложенные Везалием, а скорее его подход к освоению медицинской науки. Отказавшись от слепого доверия авторитету Галена, Везалий избрал в качестве источника знаний непосредственное исследование человеческого тела, которое в своем знаменитом высказывании, имевшем революционные последствия, назвал «Библией природы». Этот подход вдохновил других знаменитых анатомов Италии, где Везалий преподавал, среди них были Габриеле Фаллопий и Джироламо Фабричи. Вместе с Везалием они прочно установили анатомию на негаленовском фундаменте эмпирики, хоть и утверждали обратное. Но на практике, в отличие от риторики, их деятельность радикально отличалась от того, что постулировали авторитеты Античности.

Еще более значительный импульс развитию медицины дали открытия в области физиологии. Наибольшее влияние оказала книга Уильяма Гарвея «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных», опубликованная в 1628 г. Этот труд лег в основу современных представлений о механизме кровообращения. До этого считалось, что кровь вообще не циркулирует по единому руслу, а прибывает и убывает внутри двух отдельных контуров, один из которых образуют вены, другой – артерии. Контуры эти разделены и сообщаются минимально только через поры в перегородке сердца. Согласно галеновской концепции, сердце было не насосом, а вспомогательным органом в иерархическом треугольнике, который составляли мозг, печень и сердце. Гален считал, что сердце приходит в движение под действием крови, как мельничное колесо, которое вращается благодаря речному потоку. Гарвей произвел революцию в представлениях о человеческой физиологии и анатомии сердечно-сосудистой системы. Посредством наблюдений и экспериментов он убедительно доказал, что сердце представляет собой насос, который гонит кровь по двум пересекающимся контурам: к телу от левого желудочка и к легким – от правого. Затем он доказал, что кровь не может просачиваться через разделяющую желудочки перегородку, как предполагал Гален.

Открытия Гарвея противоречили общепринятым представлениям настолько радикально, что ученый выжидал целых 12 лет, прежде чем в 1628 г. решился обнародовать результаты экспериментов, которые проводил в 1616 г. Его опасения оказались вполне обоснованными. Врачебная элита Британии предпочитала игнорировать труд Гарвея, и в англоязычных текстах его исследования не упоминались вплоть до окончания Английской революции. Гарвея и его открытия осудили во Франции, Испании и Италии, а ярый галенист Жан Риолан (младший) решительно отверг выводы Гарвея от лица всего врачебного сообщества. Поначалу Гарвей нашел одобрение только в научных кругах непримиримой республиканской Голландии.

Такое решительное противодействие объяснялось тем, что физиология Гарвея грозила подчистую свергнуть доктрину Галена, а значит, и подорвать авторитет профессии. Как и в случае Везалия, проблему представляли не столько выводы, сделанные ученым, сколько методы, которые он для этого использовал. То обстоятельство, что Гарвей полагался не на тексты, а исключительно на эксперименты, математические измерения и непосредственное наблюдение, ознаменовало кардинальный сдвиг в теории медицинского познания. И он составлял проблему не только для учения о гуморах, но грозил переменами во всех сферах общественной жизни, в том числе в политической и религиозной. Гарвей не посягал ни на политическое устройство, ни на религиозные устои. В своих трудах он рассуждал только и исключительно о том, что касалось анатомии и физиологии, но это не имело значения. Сам метод познания, избранный им, был глубоко радикальным и анархичным.

Параллельно с развитием анатомии и физиологии в других естественно-научных отраслях тоже происходили крупные открытия, которые также оказывали серьезное влияние на медицину. Революция в химии, связанная с именами Антуана Лавуазье, Джозефа Пристли и Йёнса Якоба Берцелиуса, поставила под сомнение аристотелевский постулат о том, что природу составляют четыре стихии (земля, воздух, вода и огонь). В 1789 г. Лавуазье доказал существование 33 элементов, чем заложил основу для развития периодической системы, которая окончательно сложится столетие спустя. Приладить эту новую химию к аристотелевской картине мира с ее четырьмя элементами, гуморами, темпераментами и качествами не было никакой возможности. Что до качеств, то даже такие несложные приборы, как термоскоп (изобретение Галилея) и его преемник термометр (создан Джузеппе Бьянкани в 1617 г.), наводили на подозрение, что такого «качества», как холод, отдельно на самом деле не существует, а представляет оно собой всего лишь отсутствие тепла.

Не последней интеллектуальной проблемой для традиционной медицины той поры стали и эпидемические заболевания. В рамках гуморальной теории было очень непросто убедительно объяснить массовые вымирания, которые имели место во время вспышек чумы, оспы или холеры. Если исходить из того, что болезнь начинается от дисбаланса телесных соков в организме отдельно взятого человека, то как объяснить, отчего такой дисбаланс случается сразу у стольких людей одновременно? Индивидуалистическая по своей сути гуморальная теория едва ли была в состоянии толково ответить на вопрос, почему болезни иногда охватывают разом целые сообщества.

Когда в Средние века к гуморальному учению добавилась астрология, появились обширнейшие возможности списывать подлунные бедствия на влияние небесных светил и их парадов на небосводе, но даже астрология не могла дать убедительных объяснений там, где дело касалось пандемических заболеваний. Отчасти поэтому и возникла оригинальная концепция заразности – контагионизм. Он куда правдоподобнее объяснял вспышки эпидемий среди населения и согласовывался с тем, что народ и сам давно заметил: после контакта с больными можно заболеть. В общем, распространение эпидемических болезней породило сомнения в гуморальной медицине и подготовило почву для альтернативных медицинских теорий.

Предпосылки интеллектуальной революции в Париже

В период расцвета, между 1794 и 1848 гг., Парижская школа осуществила концептуальную революцию