– А себя ты не считаешь?

– Я вам только мешаю. Ну, еще под ногами путаюсь, как всегда.

Она поймала его взгляд в зеркале заднего вида. Ей вдруг снова вспомнился чертов обрыв и вся эта красота… Над вечным покоем… И он на фоне этого покоя… Нет, нет, костьми лягу, а не позволю… не позволю ничему такому случиться… И пусть бедняга Иван Титов – «маленький мальчик», погибший по их вине, с того света не требует таких жертв… таких гекатомб…

– Ты сделала самое главное – уговорила меня поехать к этому деду девяностолетнему. Сам бы я под любым предлогом отказался. А в результате… окончательно бы все потерял. А ты открыла этот путь, Катя.

Она снова вспомнила об Иване Титове. Она и тот путь открыла, а что из этого вышло?

– Так как насчет похода к начальству, Федор Матвеевич?

– Нет, пока не пойду.

Она подумала – начальник Главка ведь угрожал ему тогда на совещании. Если версия Титова окажется ложной, то спросим с вас, потому что это по вашей вине он…

Значит, масштабных следственных действий и помощи от управления ждать не стоит. Гущин рассчитывает только на себя. И на нее…

– Снимки Мокшиной – Горгоны из морга посмотри еще раз внимательно, – сказал Гущин, обгоняя фуры и прибавляя скорость.

Катя открыла фототаблицу.

Горбатая… мертвая… со сломанной шеей… А некогда красавица, интеллектуалка… Итальянская вилла «Аббатство Телема» (на том фото, где Горгона курит на скамейке, был изображен вовсе не Петергоф, а парк аббатства), колдун Алистер Кроули… ритуалы Митры со свиной тушей и кровавым дождем… растерзанные кролики… зловещее дерево на берегу… деньги, деньги, модная тусовка… Всё это адское варево, состоявшее из откровенного издевательства над здравым смыслом и легковерием богатых обывателей, принадлежавших к сливкам общества, и одновременно с этим тьма, морок суеверий… фанатизм, злость, жестокость и еще какой-то дар, как у гипнотизера в цирке, и… умение видеть в темноте, как кошка…

Вот и все, что осталось от женщины со свиной головой и барабаном. А она, Катя, так надеялась, что Горгона прольет для них свет на все эти ужасные события.

– Ее рука, Катя, посмотри внимательно на эти повреждения, – Гущин говорил тихо. – Нет, не при падении с высоты она их получила. Пальцы, сломанные под разными углами, сломанная и вывернутая назад кисть – это следы пыток.

– Пыток?

– Ее пытали перед смертью. Хотели узнать от нее нечто важное. И она это важное под пыткой убийце открыла. И касалось это истринского дела. Детей – брата и сестры Сониных. Но откровенность ее не спасла. Ее прикончили. А примерно за месяц до ее смерти сын истринского начальника ОУР капитан Филипп Шерстобитов вдруг ни с того ни с сего поднял из архива это старое дело. То есть это было вначале, – Гущин словно выстраивал для себя какую-то пирамиду. – Он тоже искал информацию. Для себя? Или для кого-то? Он наркоман со стажем, как выяснилось, с проблемами на службе, в семье… Мог позариться на какие-то обещания, на деньги от кого-то. После его визита в архив Горгона была убита. А он покончил с собой… если покончил… я сейчас в этом сильно сомневаюсь… спустя неделю после ее смерти. А потом, через три месяца, убили семью Первомайских. Викторию, ее мать и дочь.

– Где-то во всей этой истории есть место и для третьей – Лидии Гобзевой.

– Необходимо найти ее во что бы то ни стало. Живой или мертвой.

– Федор Матвеевич, надо снова поговорить с Эсфирью Кленовой. Помните, она ведь нам первая сказала, когда вы ее о пистолете расспрашивали – мол, Виктория тогда связалась с совершенно дикой компанией. Я уверена, это она Горгону и сестру Изиду имела в виду. И события на Истре. Надо ее расспросить как можно скорее.

– Нет, не сейчас.

– Почему?

Гущин молчал. Они уже подъезжали к МКАД, и он резко сбросил скорость.

– Ну почему не сейчас? – не унималась Катя. – Что вас останавливает?

– Помнишь ОРД?

– Да.

– Инсайдер, агент. Некто, обозначенный в документах одной буквой.

– Z? Которому начальник истринского розыска не совсем доверял?

– Да.

– А при чем тут это? Я не понимаю? При чем разговор с Эсфирью и это?

– Там был кто-то четвертый в этом деле.

– Этот агент. Надо старуху расспросить, что она знает о тех событиях и той компании, кто туда входил, в круг общения Виктории.

Гущин оглянулся на нее. Он не произносил ни слова. Долго.

– Нет, – сказал он. – С расспросами об этом Эсфири мы пока повременим.

– Вы какими-то загадками изъясняетесь, я не понимаю, – Катя чувствовала досаду. Она так глупа, что не улавливает того, о чем он умалчивает?

Гущин не собирался объяснять. И она тут же обиделась.

– Куда мы сейчас?

– Давай в бар тот снова заглянем, – примирительно предложил Гущин.

– В «Горохов»?

– Эта баба-хостес могла видеть Викторию с кем-то кроме ее молодого бойфренда. Мы тогда сразу на нем сосредоточились, на этом парне Егоре Рохваргере. И я думал, что это она ему названивала тогда вечером в пятницу. Но номер мобильного не его, а другой и паленый, я говорил тебе уже об этом. Она могла звонить кому-то еще.

– И вы думаете, это было связано с гибелью Мокшиной-Горгоны?

– Могло быть. А хостес могла видеть ее с кем-то, кроме Рохваргера. Я хочу расспросить ее.

Для бара «Горохов» на Петровке время было еще детское. Восемь вечера. И коробочка еще не заполнилась даже наполовину. Наверху шумел многолюдный «нудл-хаус» – японская лапшичная. Яппи из соседних офисов ужинали после работы лапшой удон и вьетнамским супом фо-бо. А лестница вниз, в подвал, в «кущи», пока еще не пользовалась популярностью у столичных гуляк.

В зале Катя не увидела ни «атаманов», ни «архангеловцев», ни «союзников русского народа», ни мажоров, ни криминальных тузов. Лишь «пьяницы с глазами кроликов» – вечное племя страждущих и праздных, состоящее в основном из богато и броско разряженных пьющих дам – разведенных, скучающих, ищущих приключений. Гущин спросил у бармена про хостес – работает она?

И сразу облом. Бармен ответил, что хостес не работает. Выходная. И вообще она больничный взяла. Не появляется в баре вот уже третий день. Гриппует. Гущин принял этот удар достойно. Заказал Кате коктейль «Бейлис» с шоколадом. Бармен ухмылялся во всю акулью пасть, готовя его.

И тут Катя в глубине бара увидела Егора Рохваргера.

Апероль… апероль… апероль шприц… вечный апероль шприц…

Он сидел в дальнем конце зала, и к нему только что подсела дама внушительных габаритов возрастом далеко за пятьдесят. Ухоженная, но обрюзгшая, накрашенная, с укладкой, сумочкой из кожи питона и бижутерией от Версаче. Она что-то спросила. Задумчивый Рохваргер поднял голову и… не послал незнакомку, дышавшую «духами и туманами». Нет, напротив. Он вежливо и обольстительно ей улыбнулся. Ответил негромко.