И при этом они весело смеялись, а в семидесятых рассказывали такие анекдоты про Брежнева и всех этих «кремлевских старцев» и «тухлые кремлевские яйца», которые могли бы уж точно войти в золотой фонд совковой сатирической байки.

Старый дом, сколько же ты всего видел.

И теперь хранишь свою последнюю главную тайну.

В гостиной Эсфирь недолго задержалась. Это всегда было царство Вики. Камин… это она настояла, чтобы мать его построила. Как в заграничных фильмах. Ее бутылки… Здесь она валялась на диванах пьяная, голая… А до этого и обколотая вся… Здесь бросилась на Клавдию – тогда, много лет назад, сверкая глазами, как тигрица, в ответ на вопросы, полные ужаса и недоумения, которые задавала ей Клавдия. Здесь она орала: «А что ты хотела? Чтобы я всю жизнь жила по твоей указке? Чтобы ты и подруг мне выбирала? Ты! Да кто ты такая? Мало того, что ты абсолютно бездарна, но ты еще и сволочь, ты гиена, ты сама всегда шла по трупам! Прочти, прочти, что они пишут о тебе. И ты хочешь, чтобы после всего, что я узнала, мы с тобой жили по-прежнему – мать и дочь?»

Назвать мать сволочью и гиеной… ах, ты…

А Виктория еще добавила: «Когда же ты сдохнешь наконец, освободишь меня?»

Это прозвучало тогда, в июле, двадцать шесть лет назад. И потом она повторяла это уже часто, не стесняясь.

Эсфирь тогда решила во все это не вмешиваться. Насколько возможно. У нее были на то причины.

Она прошла в кабинет Клавдии. Медленно шла вдоль книжных полок. Много все же она написала… Наваяла… Вся эта детская литература… халтура… нет, сказки… Эсфирь невольно улыбнулась – она же кормила их долго-долго. Всех. И тех, кто писал, сочинял, и тех, кто перепечатывал письмо про Канатчикову дачу Высоцкого на пишущей машинке, соучаствуя тем самым в ну очень плохих делах. И тех, кто орал: «Ты бездарна! Гиена!» И даже маленького колобочка, рыжее солнышко по имени Анаис…

Эсфирь закрыла глаза.

Если Вика бунтовала, то Анаис всегда была вещью в себе. Наверное, в силу своего юного возраста. Умение отстраняться она унаследовала у Клавдии и эксплуатировала этот дар в семейных склоках. А под конец она вроде как влюбилась без памяти. Где-то там, вне стен этого дома, в большой жизни. Закончилось бы это свадьбой? И что бы делал тогда мальчик Ваня, которого Эсфирь тоже любила как родного и учила читать? Ванечка Титов не убийца…

Но с точки зрения библейской Эсфири, до конца защищавшей дом свой, может, и к лучшему, что дело в больших важных кабинетах уже считается законченным и раскрытым.

Эсфирь подошла к столу Клавдии и села в ее кресло. При ее жизни она никогда себе такого не позволяла. Никогда. А сейчас можно.

Она снова окинула взглядом кабинет. По-хозяйски открыла все ящики письменного стола.

Этот полицейский с разбитой рожей спросил у нее, не пропало ли что из дома.

Нет, мой милый, глупый мальчик, насмехающийся над стишками «про колхоз». В таких домах, как этот, не пропадает ничего. Но в хламе столетней старческой жизни стоит порыться не только ради архивов Литературного музея. Возможно, наткнешься и на какие-то вещи, которые раньше не привлекали к себе внимания. Или были намеренно спрятаны хорошо и надежно.

Коттеджный поселок на Минском шоссе, где проживала Ангелина Мокшина – Горгона, оказался новым и наполовину непроданным. Полковник Гущин свернул с федеральной трассы, и дорога сразу уперлась в обычный подмосковный кондоминиум с его нехитрой инфраструктурой – супермаркет, торговый центр, а дальше раскинулся поселок, где на воротах новеньких одинаковых кирпичных домов в два этажа красовались таблички «Продается» и «Сдается в аренду».

Домовладение 36 располагалось на углу у выезда из поселка, окна дома Горгоны смотрели на лес. Катя, едва они подошли к воротам, поняла, что хозяйки дома нет. Это стало ясно по тому, что они видели сквозь кованый забор: листва на дорожке и на крыльце, тишина на участке и какая-то заброшенность при всей новизне декораций.

Гущин долго звонил в калитку, надеясь на ответ домофона, словно предполагал, что ведьма Горгона затаилась где-то в недрах своего логова. Однако никто ему не ответил. Соседние дома были пусты. Но в коттедже напротив во дворе пищали дети. Катя позвонила в калитку. Им открыла няня, ответила, когда они официально представились, что хозяева в Москве на работе, а она с детьми.

– Ваша соседка напротив, Мокшина, – Катя кивнула на дом Горгоны. – Не знаете, она здесь живет?

– Фамилию не знаю, но видела ее – такая… ох, она… у нее горб. Она гимнастикой все занималась раньше во дворе на воздухе – то ли ушу, то ли йогой, – няня вытягивала шею, любопытствуя. – Но ее давно что-то не видно. Она, наверное, уехала отдыхать на все лето.

– То есть все лето ее здесь нет?

– Я ее не видела. А я целыми днями тут. И такси к ней не приезжало, как раньше. Наверное, уехала.

И в этот миг, когда няня соседей уже закрывала калитку, на тихой сонной улице послышались голоса:

– Этот номер тридцать шесть. Вон тот дом. Ну, конечно же, вон он. Тут какая-то нумерация странная.

Катя оглянулась. К дому по улице приближалась пара – очень толстая женщина в теплом вязаном кардигане, с увесистой сумкой и папкой с документами. И очень молоденький полицейский в форме с лейтенантскими погонами. Белобрысый и чем-то крайне озабоченный.

– Тридцать шестой дом тот, – он ткнул в дом, где Катя расспрашивала няню.

– Нет, тридцать шестой дом – вон он, – полковник Гущин сказал это громко. – А вы что, к Ангелине Мокшиной?

– Мы по делу, – холодно ответил юный полицейский. – А вы кто такие?

Гущин показал ему удостоверение. Светлые бровки-запятые полицейского полезли вверх.

– Начальник криминальной полиции области… Разрешите доложить, участковый Щеглов, я… мы тут с представителем поселковой муниципальной администрации, и мы…

– Коллега, а вы участковый где? Здесь? Вы коттеджный поселок обслуживаете?

– Нет, я из Пушкино. Я приехал сегодня, – участковый Щеглов оглянулся на выжидательно молчащую толстую даму из поселковой муниципальной администрации. – Я обслуживаю территорию санатория «Бор». Мне необходимо решить вопрос… никаких же родственников у нее… вообще никого. А там ее вещи в санатории остались и… Мы здесь ничего не планировали обыскивать. По поводу дома – это теперь дела администрации. Дом-то теперь вроде как бесхозный.

– То есть? А что с Ангелиной Мокшиной?

– Она умерла.

Катя ощутила, что земля уходит у нее из-под ног. Хотя участковый произнес это вполне буднично, даже скучно.

– Когда? При каких обстоятельствах? – Гущин подошел вплотную к участковому. – Где?

– Еще в июне. Ее, правда, не сразу нашли. Примерно дней через пять.

– Где нашли?