Так вот он о чем…

Четвертый…

Агент в деле…

Некто, обозначенный буквой Z…

Тайный осведомитель.

И он… он уверен, что это она.

– Со мной никто не встречался. И я не давала никаких показаний. Никому.

– Двое утопленных детей. Три года и пять лет. Брат и сестра. Малыши… А она ведь всю жизнь писала для детей свои стишата, учила их, воспитывала… Журнал «Мурзилка», да? «Пионерская правда». Честь, совесть, ум, доброта, «маленький мальчик»… Сказки, сказки… А чуть коснулось ее дочери, сразу кинулась всем затыкать рты, обрывать следствие… Это ведь не писулька по поводу «Канатчиковой дачи» или фильма «Бриллиантовая рука», чтобы туда из КГБ прислали своего дебила-цензора… Это мертвые дети. Есть ведь некий предел, а, Эсфирь Яковлевна?

– Какой предел?

– Преданности. Беззаветной службе. Безграничному оправданию подлости. Есть ведь предел, Эсфирь Яковлевна. Неужели вы, живя в этом доме, не дошли до этого предела?

– Скажите прямо, полковник. Что вы имеете в виду?

– То, что тогда, в июле, вы дошли до своего предела. И сказали самой себе – хватит, Фира. И когда начальник розыска Истры Шерстобитов вышел с вами на негласный контакт, вы… вы тайно дали показания о жизни в этом доме. О Виктории. О том, что вам было известно о ее делах с Орденом Изумруда. И о той ночи.

– Как я могла знать о той ночи?!

– А об остальном-то вы знали?

– Я ничего не знала. Я не давала никаких показаний!

– Есть тайная прелесть в доносе на свою благодетельницу и ее слетевшую с катушек дочурку.

– Да вы что? – смуглое, покрытое пигментными пятнами лицо Эсфири побелело как мел. – Да вы что?! Вы в чем меня обвиняете?

– Разве в этом доме доносы не считались благом? Разве вас с юных лет не уверяла в этом она – ваша хозяйка? Разве это не витало в самом воздухе этого дома и ваших сучьих больших дач?!

– Вон отсюда! – Эсфирь властно указала на дверь.

– А не то что, снова достанете из укромного тайника старую «беретту»? Опять? Они же все мертвы, да? И Клавдия, и ее семейство. И Горгона… и тот олух – сынок опера, который вас тогда завербовал. Это ведь как-то выплыло наружу, да, Фирочка? Ваша роль в том деле. Ваши показания, ваши доносы. Через столько лет. Секрет Полишинеля. И они могли здесь с вами расправиться. За такие дела убивают. Но вы их опередили. Всех.

– Вон! Убирайся вон, мент! – заорала Эсфирь. – Я так и знала! Мало одной тебе смерти. Мало тебе Вани. И Светки нашей, которая как нежить сейчас от горя, что ты ей причинил. Мало тебе этого. Так ты новое придумал. Теперь и меня приплел! Ну точно тот Клавдин из «Крестов» воскрес. Реинкарнация палачей. Тот тоже вот так все сплетал, переплетал. Может, тоже меня в тюрьму бросишь на старости лет? Может, тоже бить меня будешь, как они там, в «Крестах», били?! Выбивали признания, показания?! Сволочь полицейская! Сил уже нет вас терпеть!

– Эсфирь Яковлевна, пусть только попробует вас ударить.

Кто-то произнес это у них за спиной. Катя резко обернулась.

В коридоре прямо за ними стояла Светлана Титова. Держала в руках нож для разделки мяса. Огромный поварской тесак. Словно в фильмах ужасов для маньяков.

Катя сунула руку в карман тренча. Там ничего. Пусто. Но это сейчас роли не играет…

– Уберите нож, – сказала она тихо. – Или я выстрелю в вас.

– Вы ее не тронете!

– Мы ее не тронем. Но если вы замахнетесь ножом, я выстрелю в вас. Положите нож.

Светлана помедлила, а потом швырнула нож на комод, зеркало над ним было завешено черной тканью. Черная кисея соскользнула, и в зеркале отразились все они. Их белые перекошенные лица. Словно зазеркалье поманило их всех…

– Федор Матвеевич, мы уходим, – Катя положила руку на плечо Гущина. – Этот разговор… его надо прекратить. Сейчас же.

Эсфирь прислонилась к дверному косяку. Стиснула рукой левую грудь под черной шалью. Катя боялась спросить, есть ли у нее таблетки. Боялась, что пошлет… И боялась, что это притворство.

Это еще хуже, если она притворяется сейчас…

Это может свидетельствовать лишь о том, что… Гущин прав.

Нет!

Они вышли на улицу. Катя почти толкала Гущина насильно. Та ситуация, в которой они оказались, требовала немедленной разрядки. Да, бегства…

Иначе было бы еще хуже.

Полная тьма.

Гущин не произносил ни слова. Ссадина рдела на его скуле, словно адская метка.

– Ты очумела? – спросил он хрипло уже в машине.

– Да, я очумела, Федор Матвеевич.

– Сказала, что выстрелишь. Ты никогда раньше такого не…

– У нее нож был в руках. И она… вы видели ее взгляд? Она была готова вас убить. Эсфирь лишь повод. Она не за нее заступалась. Она хотела вам мстить за сына.

Гущин завел мотор внедорожника.

Да, это походило на бегство. Но Катя о таких пустяках сейчас не думала. Она думала о другом.

– Это затмение, Федор Матвеевич.

Он не ответил.

– Затмение на вас нашло. На всех нас.

– Ты сама хотела этого разговора.

– Я не такого разговора хотела. Вы стали ее обвинять без доказательств. Вы уверили себя, что она и есть тот агент Z.

– Она и есть, Катя. Они там в этом своем крысином гнезде… они годами это копили, приумножали, пестовали. Этот дом пропитан доносами. Это как проказа. Если живешь с прокаженным – заразишься. Эсфирь заразилась от нее, от Клавдии. Сначала было просто соучастие, не осуждение – помнишь, она сама нам в этом призналась. А затем она захотела играть первую скрипку, когда случай подвернулся.

– Она не призналась бы нам даже в «неосуждении», Федор Матвеевич, будь все так, как вам кажется.

– Она нас презирает. Поэтому не дает себе труда такое скрывать. Думаю, причина крылась в том, что она безумно ревновала Клавдию к дочери. Той доставалось слишком много – знаменитое имя, слава матери, материнская любовь. А Эсфирь… Фирочка всегда была в этом доме в роли служанки. Поэтому, когда начальник истринского розыска ее зацепил, она стала стучать на Вику и ее подруг. Причем там красноречиво, что опер истринский даже заподозрил ее в пристрастности. Отсюда все его сомнения, Катя, все его пометки о том, что информация агента нуждается в тщательной проверке.

– Но вы ее не только в этом обвиняете, вы ее в убийствах обвинили! – воскликнула Катя. – Федор Матвеевич, но это же… Ей восемьдесят лет! Если бы только убийство семьи Первомайских… то можно еще все это как-то рассматривать. В роли версии. Но у нас еще два трупа! Что, это тоже она, по-вашему, Эсфирь?!

– Горгону мог пытать и убить этот капитан-наркоман Шерстобитов. Кленова могла заплатить ему.