Потерпевшая появилась за десять минут до начала процесса. Осторожной походкой прошла по коридору и заняла место у окна. Виктория поняла, кто это, лишь потому, что заметила, как напряглось лицо мужа. Он прекратил гонку по коридору и подошел к другому окну, старательно делая вид, будто его заинтересовало то, что происходит на улице.

Виктория рассматривала женщину. Определенно, ей доводилось встречать ее раньше, только она никак не могла вспомнить, где именно. Быть может, ей показался знакомым ее тип внешности. Или фрагменты мозаики, которую она никак пока не могла сложить воедино, принадлежали совсем другим людям и обстоятельствам.

Кислова выглядела весьма заурядной женщиной, и у Виктории возник обидный вопрос: «Почему?» Почему ее супруг, пусть на один вечер, но посчитал ее настолько привлекательной, что без особых размышлений пустил под откос шестнадцать лет брака? Что необычного он нашел в ее пухлом теле, напоминающем сдобу, которую в кондитерских трогают вилкой? Что появилось тогда в ее глазах, осененных белесыми ресницами, отчего Аркадий, эстет по жизни, обожающий совершенство во всем, сошел с ума?

Конечно, Виктории было бы больно, если бы он изменил ей с женщиной значительно моложе ее по возрасту, красивее и сексуальнее ее. Но это, по крайней мере, было хотя бы объяснимо. Такое, хоть раз в жизни, случается с каждым мужчиной, даже с тем, кого окружающие считают примерным семьянином.

Но Софья Кислова не принадлежала к числу роковых красавиц, разбивающих сердца мужчин среднего возраста. Ее трудно было даже отнести к разряду женщин «на любителя», поскольку все в ее внешности было на твердую тройку: заурядное лицо, среднестатистическая фигура, усталый взгляд, утиная походка. А еще ей было тридцать девять лет, и даже самый лояльный ценитель женской красоты не дал бы ей хоть на год меньше. Удручающее впечатление производила и ее манера одеваться. Конечно, стесненная в средствах Кислова вряд ли могла себе позволить те модные вещи, которые обычно носила Виктория. Но обилие товаров в магазинах давало возможность подобрать что-то более или менее приличное и женщинам скромного достатка. Однако, по всей видимости, страсти по гардеробу были вовсе не в духе Кисловой. Сейчас розовая юбка из джерси длиной до колена только укорачивала ее и без того коренастую фигуру, а белый джемпер четко обрисовывал наплывы на боках.

В общем, более странную ситуацию сложно было себе представить: первая встреча потерпевшей и жены подсудимого, обвиняемого в изнасиловании. Логика требовала, чтобы женщин просто поменяли местами, и тогда пухлая, замотанная заботами тетка вполне могла сойти за обманутую жену, а эффектная женщина в элегантном платье – за жертву сексуального насилия. Но жизнь всегда богаче самого смелого вымысла, и волею случая две столь непохожие женщины встретились в одном процессе для того, чтобы предъявить права на одного мужчину. На стороне красавицы были шестнадцать лет счастливого брака, на стороне дурнушки – статья в Уголовном кодексе и вся судебная процедура…

Процесс вел некий Крамер, пожилой человек с репутацией сурового, но справедливого судьи. Подобное сочетание вселяло в участников надежду, хотя возникало и опасение – на чьей же стороне окажется эта самая справедливость?

Подготовительная часть процесса пролетела стремительно. Судья проверил явку участников, разъяснил им права и обязанности, узнал их мнение относительно отводов. Процесс был объявлен закрытым, что исключало присутствие на нем зрителей и представителей прессы. Данное обстоятельство несколько успокоило Викторию, хотя еще до начала заседания она увидела пару журналистов, перепиравшихся с приставом при входе в зал. Она вспомнила, что говорил Виктор, и содрогнулась, представив, что будет делаться здесь в день приговора, когда публику уже невозможно будет сдержать. Ведь, как объяснила ей Дубровская, оглашение приговора даже по закрытому делу происходит при открытых дверях. Журналисты представлялись Виктории стервятниками, кружащими над истекающей кровью жертвой. Она опасалась, что таковым и будет Аркадий в решающий для них обоих день.

По лицу судьи Крамера трудно было представить, что думает тот о том деле, которое ему предстоит рассмотреть. Он казался спокойным, немногословным и неулыбчивым, словно то, что происходило в зале, его не касалось вообще. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда Аркадий перечислял все свои регалии. Судья даже нетерпеливо дернул рукой, приказав секретарю:

– Должность указывайте кратко – преподаватель.

Виктория даже обиделась. По ее мнению, ученая степень и звание мужа в корне меняли ситуацию.

С полным отсутствием интереса судья отнесся и к потерпевшей. Он не поднял бровь, не стал рассматривать ее, как свойственно делать мужчинам, а, узнав все, что необходимо, спешно посадил на место. Складывалось впечатление, будто судья Крамер куда-то страшно спешит: на пенсию, в отпуск, на заседание по другому делу. Когда его палец, как указка, ткнулся в сторону Виктории, та грациозно поднялась, желая объясниться. Но судья не проявил ни малейшего желания ее слушать и усадил на место прежде, чем она успела открыть рот. Секретарь пояснила ему, что это жена подсудимого, на что старик коротко кивнул головой, показывая, что удовлетворен ответом.

Виктория уже начала сомневаться в том, что ее присутствие принесет Аркадию хоть что-нибудь, кроме дополнительного стресса. Тот сидел на скамье подсудимых, не решаясь поднять голову, чтобы не попасть под обстрел направленных на него глаз. Всем, кроме судьи, хотелось его как следует рассмотреть, а когда государственный обвинитель принялся читать обвинительное заключение, в котором излагалась суть дела, внимание окружающих стало для него и вовсе невыносимым. Даже приставы, обычно дремлющие на стульях при выходе из зала, не сводили с него любопытных взглядов. Еще бы, ведь этот интеллигент в очках, по виду – самый настоящий книжный червь, натворил дел под стать каким-нибудь бритоголовым недорослям. Дело обещало всем максимум впечатлений. Даже девчонка-секретарь отвлекалась от клавиатуры компьютера и рассматривала подсудимого как некий музейный экспонат. Должно быть, жалела, что странный преступник не надел на себя обтягивающие джинсы или трико, позволяющие судить о размерах его орудия злодеяния.

Софье Кисловой также трудно было пожаловаться на отсутствие интереса немногочисленной публики, но она держалась спокойно. Казалось, женщина полностью поглощена строками из обвинительного заключения, которое, без сомнения, знала уже наизусть. Тем не менее она сидела ровно, высоко подняв голову, не пряча взгляд в пол. Так ведут себя люди, которым нечего стыдиться, и у Виктории, знающей подоплеку всей грязной истории, зародилось опасение, не водит ли ее за нос любезный супруг, рассказывая сказки о том, чего требует от него потерпевшая. На самом деле сложно было представить, что эта усталая и уже немолодая женщина ждет от него каких-то безумных признаний в суде. На ее месте разумнее было просить что-нибудь материальное: денег в конверте, новой шубы, кольца с бриллиантом. Кислова не производила впечатления человека, питающегося исключительно духовной пищей.

Быть может, она попросту больна? То есть психически нездорова? Виктория вспомнила, что не спрашивала у адвоката, проводилась ли в отношении потерпевшей психиатрическая экспертиза. Это был бы выход. Но на первый, поверхностный взгляд ничего ненормального в облике Кисловой не наблюдалось. Внешне она казалась более чем нормальной. Просто образец нормы. На вопросы отвечала коротко и по существу, не путала даты и обстоятельства своей биографии, когда судья устанавливал ее личность. Впрочем, у нее все оказалось просто и незамысловато: среднее образование, отсутствие детей и мужа, скромная должность и место жительства на самой окраине города.