председателем Пролеткульта Лебедевым-Полянским за старорежимное «буржуазное» представление о писателе как о «высшем существе, наделенном от бога» даром открывать истину «толпе, черни» [Лебедев-Полянский 1920b: 44–45][238].

Поражает то, как редко при этом встречается классическая марксистская модель пробуждения, согласно которой рабочие обретают сознательность благодаря чувству гордости за свой труд в результате пережитых испытаний или в сплоченной борьбе плечом к плечу с товарищами по классу. Вместо этого путь к сознательной жизни описывается как путь отчуждения от товарищей по классу и исканий; этапы этого пути – чтение и размышления в одиночестве, разрыв со средой, духовные поиски и внутреннее преображение. Для Алексея Маширова единственными «светлыми пятнами» на фоне «пьянства, разврата и грубости» были несколько «сознательных рабочих», которые познакомили его с идеями социализма [Родов 1925: 548–549]. После революции, как и до нее, пробуждение чаще происходило в одиночку: Иван Устинов описывал рабочего, который в своей сырой и кишащей тараканами подвальной каморке допоздна засиживался за чтением, пока в соседней комнате резались в карты [Устинов 1918b: 20]. После революции, как и до нее, сознательные и образованные рабочие обычно ощущали себя посторонними в такой же, как и прежде, темной массе[239]. В рассказе, написанном членом Петроградского рабочего клуба, показан путь нравственного и умственного развития. Герой рассказа – молодой сапожник, который живет в ужасных условиях, его окружают шум, крики, угрозы – «дикая пляска злобы, натужные стоны, слезы, исступленные глухие рыдания». Внезапно он задумывается: «Где же истинная осмысленная жизнь? Где она? Почему вот здесь, в груди тяжело что-то? Так хочется чего-то сильного, хорошего! А что дает мне жизнь? Что дает она мне и что я даю ей?» Он воображает, что бежит прочь от этой жизни, «а в голове тянутся, клубятся образы, мысли». Его лихорадочные грезы прерывает крик хозяина: «Яшка! Яшка! <…> Чорт тебя знает! Работать, так работай и не думай <…> Сколько раз я говорил тебе: даром деньги платить не буду!» Когда Яшка возвращается с работы домой, жена, которая прослышала про хозяйский нагоняй, тоже набрасывается на него с руганью. Автор сочувствует своему персонажу: «Никто не знает и не хочет знать его дум, а они рвутся, тянутся, клокочут, манят. Как жить? Что делать? Противна мне жизнь, – говорит голос в его груди. Когда же конец этому, когда?» У автора нет настоящего ответа на этот вопрос – он заканчивает рассказ банальным рассуждением о том, что ночь осталась в дореволюционном прошлом, а теперь близится заря новой жизни[240].

Странствие во всех его аспектах – включая разрыв со средой, поиски, обретение себя – таков лейтмотив большинства подобных историй. Следуя известным культурным нарративам о странниках, паломниках, скитальцах и тому подобных персонажах, пролетарские писатели конструируют собственную биографию как нравственное и экзистенциальное путешествие в поисках «сути жизни человека»[241]. Отрываясь от привычной среды, они превращали это странствие в испытание воли, в способ взаимодействия с миром с целью найти себя и свое место в мире. Иван Назаров, например, вспоминал, что грубая повседневная жизнь рабочих и хозяев в родном Суздале вызывала у него такое отвращение, что он бежал в монастырь и стал монахом. Не найдя ответов на вопросы, которые искал, он затосковал и от монашеской жизни вернулся в мир: «…меня опять потянуло к передвижениям»[242]. Александр Головин вспоминал, что в тринадцать лет он с приятелями, которым наскучила серая жизнь, начитавшись приключенческих романов Майн Рида и детективов про Ната Пинкертона, сбежал в Африку из Вильно, но им удалось добраться только до Гродно [Головин 1918: 7–8]. Алексей Соловьев, рабочий-строитель, тоже рассказывал о своем бегстве от «пустоты и однообразия» жизни городских рабочих, на которое его подвигло в числе прочего чтение популярных повестей про бандитов, героев, путешественников, и он отправился «бродяжить по Руси». Однако вскоре понял, что литературные фантазии отличаются от живых людей. Среди настоящих бандитов он не нашел «ничего красивого или геройского» – только «мерзость, самохвальство и мелочность». Поскитавшись по стране, и среди простых работяг он «хороших людей встречал мало», зато прочел много «хороших книг» [Заволокин 1925: 214]. Другие рабочие писатели также признавались, что больше симпатии питали к своим любимым книгам из рабочей библиотечки, чем к людям, как писал рабочий В. Спарский М. Горькому[243].

Типичная история отчуждения, разрыва со средой, странствий и преодоления описана в рассказе Николая Ляшко «С отарой», напечатанном в 1919 году Главный герой, он же рассказчик, – грамотный, культурный рабочий, который вынужден работать обычным пастухом. Хозяин шутит, что он ходит пасти скот с пачкой книг, а не с хлыстом. А местные жители дивятся на этого пастуха-книгочея, который взяток не берет, водки не пьет, а по выходным «убегает куда-то, приглядывается ко всему, ищет чего-то». Столкнувшись с необычным человеком и его неуемными поисками, местное сообщество (другая «отара» в рассказе приходит к выводу, что он, должно быть, вор – такой архетип традиционная деревенская культура приписывает человеку, который нарушает нормы социума [Ляшко 1919: 6-11][244]. Рассказ заканчивается тем, что герой в одиночестве всматривается в небо. В других случаях тяга к небу приобретает еще более ярко выраженный характер. В рассказе Ивана Брошина мальчик из рабочей семьи так зачарован птицами, что отчаянно хочет сам улететь в небо [Брошин 1918с: 10–11]. Некоторым удавалось осуществить мечту о полете, изложив фантазию на бумаге. Михаил Герасимов описывал, как «на хрупких крыльях» летит над горами, морями, скандинавскими фьордами, родными полями, наслаждаясь красотой, тайной, вдохновением, его душа «весной одета», парит в «каскадах света», пока он, поднявшись слишком высоко, не сгорает (напоминание о полете Икара) [Герасимов 1919h: 47]. Петр Орешин сливается с луной и вместе с ней совершает полет над землей [Орешин 1918е: 3].

В историях о становлении личности главную роль обычно играла культура, и в первую очередь книги. Федор Калинин цитировал слова Ницше о том, что книга способна «зажечь мысли» в человеке, и надеялся, что она научит пролетариат «самостоятельно мыслить» [Калинин 1917: 7–8]. Большинство пролетарских писателей основное и главное предназначение литературы видели в том, чтобы, по словам Николая Ляшко, «духовно» развивать личность. По этой причине образованные рабочие, подобные Ляшко, питали сильнейшую враждебность к бульварным романам и пошлой развлекательной продукции, которая продолжала доминировать в русской массовой культуре. Как писал Ляшко, издатели дешевых приключенческих коммерческих романов (которые он презрительно назвал «пинкертоновщиной», по имени американского сыщика Ната Пинкертона, персонажа популярных детективов) коверкают психологию читателей, приучая их «искать в книге не мыслей и образов, а страшных фактов». Если такая литература – создаваемая только ради