Фроде, он улыбнулся, встречая меня, щуря хитрые рыжие ресницы:

— Видел, как через двор идёшь, думал, ко мне или нет? Как там воины наши?

— Купаться побежали, — ответила я, закрывая дверь.

— Знаешь, я говорил Сольвейг о войске и не раз. Но она только отмахивалась. Они с Бьорнхардом настоящие временщики, только что не грабили Сонборг. Но ничего не делать иногда так же гибельно.

— Ты чересчур. Ничего они не погубили, — сказала я.

— Ты просто любишь их, вот и не хочешь думать плохо.

— Люблю. И они неплохие йофуры. Всё, что было до них, сохранили, а людей в йорде так и приросло за их пятнадцать лет, — возразила я.

— Это потому что на их счастье не было ни неурожаев, ни эпидемий, ни пожаров больших. Ни нашествий.

— Ты несправедлив, Эрик. Я не помню что-то, чтобы ты хоть раз говорил им о преобразовании войска, — заметила я. Но эрик предпочёл сделать вид, что не заметил моих слов.

— Ладно, хочешь быть доброй, — не стал настаивать Эрик. — Ты так и не сходила к шаману?

Я засмеялась, подошла к окну:

— Переходы у тебя… Не сходила, нет, схожу, если ты так наседаешь с этим.

— Мёду выпьешь? — спросил Эрик и подал мне чарку. — Не грустишь в преддверие разлуки?

Я глотнула мёду, сладкий, лёгкий, душистый. Из новых уже что ли?

— Я не собираюсь разлучаться с Сигурдом.

Эрик нахмурился, когда я повернулась от окна.

— Ты в поход собралась? Сдурела?!

— Что ты так взбеленился? — я удивилась его неожиданной и грубой несдержанности.

— Это опасно, по меньшей мере! — побледнел Эрик. И мне показалось, что от злости, а не от беспокойства.

— Опасно расстаться, — сказала я твёрдо.

— Ерунда. Все расстаются. Мужчины воюют, женщины ждут. Так было и будет.

Я отрицательно качаю головой:

— Не с нами.

— Почему?! — совсем рассвирепел Эрик, — потому, что вы так влюбились, что не можете расстаться?! Наперекор всему спите в одной спальне, да ещё с этим запретом входить и днём и ночью. «Пожар или война» — люди смеются!

Я засмеялась:

— А пускай! А вот ты… Можно подумать, что ты ревнуешь.

Эрик осёкся. Допил залпом свой мёд и, держа пустую чарку в руке пробормотал:

— В самом деле… — он подошёл к столу, на котором, на красивых серебряных тарелях, стояли ещё прошлогодние яблоки, сушёные сливы. Засахаренные орехи. Скоро земляника появится. Если будет так же тепло — через неделю-другую.

— Странно, я считал, что отношусь к тебе как к ребёнку…

— Что — нет? — засмеялась я.

— Не знаю, — он поставил свою чарку на стол. — Так ты чего пришла-то? Просто так ведь не придёшь.

Я, действительно хотела рассказать о Гуннаре, о том, что Сигурд заметил, что Гуннар изменился ко мне… Но слов Эрика не стала ничего говорить. Какой он мне советчик в таком деле, если вдруг ревновать вздумал. Надо же…

— В другой раз. Меня Хубава в лекарню звала, детей много с какой-то сыпью…

— Не выдумывай, надо было бы тебе в лекарню, сразу бы туда пошла, обо мне и не вспомнила бы, — сказал Эрик. — Про Гуннара что-то рассказать хотела?

Тут уж я смутилась, с чего это он взял…

Эрик усмехается:

— Пил парень по неверной возлюбленной, вдруг бросил и с тебя глаз не сводит. Скоро все заметят.

— Ну и заметят, чего замечать-то? Глупости.

— Вот когда муж начнёт со свету ревностью сживать, поймёшь, глупости или нет.

Я вздохнула недовольно, хорошо, что не рассказала ему ничего…

— Пойду я, ты не в духе что-то сегодня. Ревность какую-то придумал вселенскую.

— Ты стариком меня считаешь…

— Не считаю, — сказала я уже с порога.

Вот тебе и Фроде…Пойду в лекарню, правда.

Но и здесь меня ждала хмурая Хубава. Больных не было, погода была сухая, болели мало, да и работы было много у людей.

— Ты что такая мрачная? — спросила я. — Уж на небе давно не было таких туч, как твоя мина сейчас.

— У тебя чего с Гуннаром было? Мне Боян рассказал, платье было порвано. А теперь Гуннар уж какую неделю не пьёт, совсем молодцом глядит. Что натворила, признавайся! Смотри, понесёшь не от конунга, что делать станем?!

Ну и ну!

— Ох, Боян, ну наговорил! А ты-то тоже говоришь невесть что! Ты что, Хубава, не ты меня воспитывала что ли? — возмутилась я.

Потом, подумав, чего уж, надо сказать когда-то, добавила:

— И про беременность, вот что… Было у меня. Прямо сразу было, может, с самой первой ночи, только… Оборвалось почему-то и нет больше пока, — выпалила я всё разом. Давно хотела Хубаве пожаловаться, всё не приходилось…

У неё сразу переменилось лицо, причём несколько раз. Из сердитого, каким я застала вначале, к удивлённо-сочувственному, потом к обеспокоенному и сосредоточенному. Она превратилась в лекаршу, взялась расспрашивать, потом осматривать, словом провозилась со мной не меньше часа так, что мы к завтраку едва не опоздали.

…Ох, как мне не понравилось, что рассказала Сигню о выкидыше! Очень всё это подозрительно. И если бы я не была уверена, что Рангхильда — первая радетельница за счастье сына, то первой заподозрила именно её. Ведь и произошло всё, пока они были в Брандстане…

Я рассказала обо всём Ганне. Надеялась, что она развеет мои подозрения, тем более повитуха-то у нас она. Ганна посмеялась надо мной вначале, сказав, что выкидышей случается столько, что если за каждым заговор видеть, так тогда все кругом только заговоры и плетут и травят друг друга.

Но потом всё же добавила:

— Я осмотрю Сигню. Хотя… здоровая она. Может не время просто? Всем Боги распоряжаются.

— Может и так, — согласилась я. — Страшно только пропустить то, что свело в могилу всю Сигнину семью.

— Но она-то осталась жива, значит на её счёт у Богов свои планы, — возразила Ганна. — Но бдительность усилить надо.

Я вздохнула, усилишь тут, когда Сигню в поход собралась…

После завтрака я, проводив взглядом, уезжающих и уходящих со двора ратников, решила пойти на озеро с Бояном, в этот час там никого нет. Я была очень сердита на него, наверное, я ещё никогда так не злилась на него. Надо же, рассказал Хубаве про Гуннара!

— Да ничего такого я не говорил, — пытался оправдаться Боян, шагая рядом со мной через ворота, через большой луг за рощу на озеро. Оно закрыто от посторонних глаз, обширное, у дальнего берега сегодня даже обычных рыбацких лодок не было, можно искупаться.

— Не говорил… Ну, конечно! Только она, почему-то решила, что я утешаю Гуннара известным способом! — зло продолжала я.

Боян покраснел:

— Ну, это она сама… Я такого