Не сходи с ума, Эгги, это самоубийство. Тебя оно не касается.

Всматриваюсь повнимательнее в ее лицо. Кожа чистая, поры ясно выражены, но есть накладные ресницы, причем наклеены недавно — разбираться в этом научила жена, которая сейчас спит, — а просто так, если никого не ждешь, такое делать не станешь.

Она накрасила веки, разделась, а как говорит Ло, чтобы не казалось, будто ты очень старалась, надо сильно постараться. Кожа вокруг губ немного покраснела. Ее целовали. И мое шестое чувство уже на ногах. Ее не просто целовали. У того, кто ее целовал, была борода.

У меня перехватывает дыхание. Что он здесь делал?

Сейчас не время задавать себе вопросы, пытаться быть логичным, доказывать, что в городе нет тысяч бородатых мужчин. Сейчас я здесь, на месте, и, значит, время сделать прорыв.

На полу в кухне втоптанная в плитку жевательная резинка.

Некормленые рыбки в аквариуме с протухшей водой.

Таблетки, пакетик с датами, недавними.

Он был здесь, потом ушел. Вот почему на коже легкое раздражение — она не привыкла. Вот у Ло, когда я носил бороду, кожа привыкла, и никакого покраснения не было.

Не выдумывай, Эгги. Это просто из-за макияжа. Макияж.

Когда Чаки было два года, когда он не смотрел на нас, не улыбался, а только бился головой о стену, Ло выбросила весь свой макияж. «Здесь один только яд, — сказала она. — Ничего, кроме химии». Тогда она была на моей стороне и мы вместе пытались победить эту штуку, которую называют аутизмом. Помню, как я был потрясен. У Ло совсем не стало ресниц, а без ресниц меньше сделались глаза. Я ничего ей не сказал, но иногда она ловила мои взгляды. Я хотел, чтобы она снова пользовалась тушью, ведь все равно уже поздно метаться. Чаки уже не был внутри ее. Но такая уж она, любовь. Когда хочешь сделать кому-то лучше, когда любишь кого-то, сделаешь все. Все что угодно. Даже если это безумие. А потом, через какое-то время, Ло спустилась вниз с подведенными глазами. Ресницы вернулись.

В гостиной медики высказываются в пользу возможного коронаротромбоза. Девушка умерла от сердечного приступа, и никому нет дела до мертвого кота. Флори Сьюзен Крейн было всего двадцать три года. Шансы умереть для молодой женщины умеренного веса менее одного процента. Такие же, как у моего Чаки, которого приходится держать в комнате с резиновыми стенами. Но все эти шансы не имеют значения, когда речь идет о твоей дочери или твоем сыне.

Флори работала помощником юрисконсульта и за несколько часов до смерти написала своему боссу, сказавшись больной. Электронная переписка определенно была ее любимым занятием. У нее тысячи непрочитанных сообщений, преимущественно от мужчин. Никто из них ее не любил, и понять это не составляло труда даже по тону, который ясно говорил: «Спасибо за очередное письмо, но я все еще тебя не люблю. Попробуй на следующей неделе». Последнего парня, с которым она разговаривала, зовут Тео Уорд.

Ситуация напоминала улицу с односторонним движением. Она писала ему:

Я не должна так говорить, но с тобой так весело.

Из-за тебя я начала смотреть Одноклассники 2.

Ха, до меня только сейчас дошло, что я смотрю вторую часть, не посмотрев первой. ТРЫНДЕЦ.

Есть еще один подкаст, о котором я хотела тебе рассказать… Ленни Федеру понравился бы.

Тео, нам нужно как-нибудь посмотреть «Одноклассников 2» ВМЕСТЕ.

Но Тео Уорд ей не отвечал. Просматриваю ее аккаунт и вижу, что так же ведут себя большинство тех засранцев, с которыми она общается. Они сваливают. Она дает, и они уходят. Молодежь называет это игнором, но на самом деле это просто паскудство.

Последняя ее запись касалась секс-драйва и золофта. Последним ее поступком был выход на улицу за газетой. Газету я видел в гостиной. Но в спальню Флори ее не отнесла. Зачем выходить? Зачем пачкать ноги? А вот и последняя, насколько я могу понять, покупка: книги. Пакет на полу, на квитанции вчерашняя дата.

Заглядываю в пакет, и сердце спотыкается. Лавкрафт. Книг на полке хватает: Воннегут, Джейн Остин, Делилло, много Итало Кальвино, несколько вещей Колин Гувер. Но что она купила вчера? В свой последний день жизни? Лавкрафт.

Бородач. Бейсболка. «Я — Провидение».

Что вы делаете, когда вас кто-то подводит? Вы проводите расследование.

Что их заводит? Что они любят и почему? Возьму Лавкрафта, подумала она. Может быть, тогда я смогу его разгадать. Вот в чем громадная несправедливость системы. Ты чувствуешь это всем своим существом и ничего не можешь с этим сделать.

Времени мало, и я прохожу на кухню, чтобы потянуть еще.

Да, печальный случай, бедная девочка. Никакой загадки тут нет. В углу, рядом с переполненной корзиной для мусора, кучка сметенных крошек, будто она так и не решила, что с ними делать и как перенести с пола в корзину. Одиноким людям необязательно стараться для постороннего. Внутренний голос подсказывает: девушка старалась прибраться ради Бородача.

Открываю шкафчики и чувствую, как Стейси буравит взглядом мой затылок. Мать Флори вот-вот будет здесь, и ей не понравится, что какой-то полицейский в штатском вынюхивает что-то без всяких на то причин, когда нет ни свидетельств насильственного вторжения, ни признаков преступления, ничего. Мать уже поплакалась по телефону, повздыхала, сказала, что всегда до смерти тревожилась из-за дочери, которая никак не могла определиться в жизни и не могла пройти мимо наркотика, чтобы его не попробовать.

Внутренний голос не умолкает, он кричит. Я притворно зеваю, перебираю ее почту.

За спиной кашляет Стейси.

— Извините, босс.

Но потом она уходит, а я продолжаю — перебираю журналы, старые газеты, причем некоторые Флори даже не удосужилась вынуть из пакетов. Зачем она подписалась, спрашиваю я себя и тут же вспоминаю постер в ее гостиной: ПУСТЬ ПРОВИДЕНС ОСТАЕТСЯ ПАРАНОРМАЛЬНЫМ. Мне нравится эта девушка. Мы выходим из кухни, и я слышу металлическое звяканье каталки.

Стейси свистит мне — идем, Эгги.

Снаружи — сумасшедший дом. Соседи встревожены и обсуждают случившееся. Общее мнение таково: Мать Природа — взбалмошная особа, девушка не была наркоманкой. Флори не была зависимой, а произошедшее — трагедия.

Стейси держится в сторонке, говорит, что, мол, людям нужно кого-то винить.

— Конечно, — соглашаюсь я. Но к внутреннему голосу надо прислушаться. — У меня аспирин в машине.

Она верит мне и кивает, и я свободен. Свободен, как ребенок, оставленный мамой дома один. Обвожу взглядом соседей. Большинство домов на этой улице — старые викторианские, с облупившейся краской, поделенные на дуплексы. Люди здесь живут обеспеченные, таких в наше время называют яппи. Почти все они подписаны на «Проджо». Перед половиной домов, в конце подъездных дорожек, белые пластиковые ящички.