Она тут же пишет: «ДОГОВОРИСЬ О ДРУГОМ ДНЕ. СЕЙЧАС ЖЕ».

Договориться прямо сейчас я не могу, потому что вышел на след. Для начала звоню в отдел распространения «Провиденс джорнэл баллетин». Оказывается, доставкой занимается некая компания, расположенная по другому адресу.

Звоню в эту компанию, нажимаю на кнопки, пытаюсь попасть на человека. Наконец получается — слышу живой голос. Она отзывчива и сообразительна. Присылает мне список работающих на них по контракту доставщиков, и вот у меня уже есть имя. Имя человека, доставляющего газеты на улицу, где жила Флори Сьюзен Крейн. Сам он живет в доме, до которого не более десяти минут. И да, у него есть борода.

Сообщаю Стейси, что должен идти. На прием к доктору. Ло с меня голову снимет, если не пройду медосмотр. Она выставляет два больших пальца, говорит, ей приятно видеть, какой я молодец и как забочусь о своем здоровье. Я уже готов пройтись, посвистывая, по коридору, надавать обещаний всему миру, новому и хорошему, тому, где солнце светит ярче, чем вчера. Я готов дать слово, что навещу Чаки, пройду медосмотр и даже, без всяких на то причин, нарву цветов для жены. Я другой. Я хороший. Я нашел Бородача.

И теперь я его возьму.

Подъехав к ветхому дому в Восточном Провиденсе, останавливаюсь и с минуту сижу и осматриваюсь. Судя по старым игрушкам в заросшем травой дворе — если это можно назвать игрушками, — в доме живут трое-четверо детей. Чуть в стороне два брошенных автомобиля с открытым капотом.

Выхожу из машины, хлопаю дверцей и через ржавую калитку иду во двор. На лужайке мусор, пластиковые стаканчики, набитые сигаретными окурками, смятые и раздавленные пачки, пустые пакеты «Уандербред».

Все здесь мятое, раздавленное, гнутое, и перед самим домом я останавливаюсь в нерешительности — крыльцо выглядит так, что может развалиться, если на него наступить.

Нажимаю на кнопку звонка, который, конечно, не работает. Стучу в дверь.

— Мы тут никого не ждем! — звучит в ответ усталый женский голос.

Я снова стучу. Женщина вздыхает, но идет. Открывает дверь, и я вижу ту же картину — все смято, раздавлено, как снаружи. Она меньше, чем я ожидал. Почти крохотная. Короткие волосы, заостренные уши, зубы, стертые крэком, генами и всем остальным.

— Сами ж знаете, нельзя так просто заявляться. Даже на том веб-сайте, который никогда не работает, сказано, что вы должны сделать запрос и уведомить заранее. Я свои права знаю. Вы не имеете никакого права заявляться в мой гребаный дом.

Для такой вот женщины, родившейся, несомненно, в какой-нибудь паршивой семейке, мир никогда не был справедливым. Она заранее настроена защищаться. Представляю, как она жалуется в какой-нибудь забегаловке, что, мол, я бы работала, если б где-то платили больше, чем размер пособия. Я знаю эту женщину, уважаю ее и говорю на ее языке.

Первым делом надо решить, кто она — Мэм или Мисс.

— Мисс, — говорю я, потому что кольца на пальце у нее нет, и я уверен, что она намного моложе, чем выглядит. — Я не из социальной службы.

— Слава богу.

— Я — коп. — Я говорю коп, потому что именно так женщина вроде нее назвала бы мужчину вроде меня. — И я здесь не для того, чтобы предъявлять вам какие-то претензии.

— Вот и хорошо, — говорит она. — Потому что я ничего плохого не сделала, но вот мой паршивый сосед…

Я не даю ей продолжить.

— Мне нужен Вернон Талли.

Она закатывает глаза.

— Что ж, входите. Подождем вместе.

— Он здесь живет?

— Откуда ж мне знать? — Она пожимает плечами. — Можно и так сказать. А можно и по-другому — этот хрен исчез шесть месяцев назад и подкинул мне ребенка, который даже не мой.

— Но он ведь оказывает финансовую поддержку, не так ли? Вы обналичиваете его чеки.

Она вскидывает голову, возмущенно пыхтит.

— Это несправедливо. — У нее дрожит подбородок. — Не надо так со мной. Я работу выполняю. Деньги и должны быть мои. Думаете, это он разносит газеты? Это я разношу газеты. А этот сукин сын если и доставляет что-то, то только горе и разочарование.

Внутри у меня холодеет.

— Так вы лично разносите газеты?

Она выпрямляется.

— Моя команда. Мои ребята.

Я облегченно выдыхаю.

— Имена этих ребят у вас есть? Налоговые номера?

В глубине дома плачет ребенок.

— Я плачу им наличными, без оформления, но, думаю, вас это не касается. Или арестуете за то, что стараюсь накормить своих обормотов?

Лучшее в полицейской работе — это когда вы не арестуете женщину, которая старается ради детей, а говорите ей, что все понимаете и сами знаете, как нелегко быть родителем.

— Спасибо. А имена у меня есть, минутку. — Она роется в вещах, швыряет какие-то листки. — Где-то ж он здесь. Не убежал ведь, как этот Мистер-дерьмо-вместо-мозгов. Ноги у него не выросли.

— Не спешите, — говорю я, но мысленно подгоняю — ну же, поскорей.

Она смотрит на меня.

— Ребята у меня вроде бы хорошие. В чем тут дело?

Чтобы любить других, нужно любить кого-то. Придется подыграть.

— Там одна старая перечница не получила свою газету, вот и подняла шум. Ничего страшного.

Она тяжело сопит.

— Вот куда мои налоги идут. Миленькое дело.

— Живет на Пауэр-стрит. Вы же знаете, какой там народ.

— Так бы сразу и сказали. Пауэр-стрит — там у меня Тео обслуживает.

Тео. Из писем Флори. Тео Уорд. Сердце едва не выскакивает из груди.

— Чертов Тео, — ворчит она. — Как же он меня достал. Вечный тихоня. У меня от этого парня голова разламывается. Точно.

— Так это Тео Уорд, верно?

Она снова закатывает глаза и кивает:

— Да. Гребаный Тео.

Тео Уорд. Никаких трудов не жалко ради этого чувства, когда вот-вот получишь желаемое, когда официантка направляется в твою сторону, когда чутье тебя не подводит.

— У него есть борода?

Она кивает. Вздыхает.

— Вы б ему сказали, чтоб подрезал время от времени, а то там скоро жучки заведутся. У него телефон есть?

Она записывает номер на листке из блокнота. Бородач. Бородач.

Мне нужна дополнительная информация.

— Адрес знаете?

— Да. В Северном Провиденсе. Около Бенджамин-стрит. Спайсер-стрит, точно. Пятьдесят два. Я потому запомнила, что смеялась над ним — это ж надо, жить на улице, которая называется «Спайсер»[68]. А он даже не улыбнулся ни разу. Никакого чувства юмора. Вечно хмурый.