Внезапно Рай почувствовал, что выжат до капли, опустошен, но в этой опустошенности крылся покой. Нет, даже не покой. А ясность. Решимость.

Он посмотрел на мать – та в скорби сжимала руки.

– Кем ты хочешь меня видеть: своим сыном или принцем Арнса?

Ее пальцы побелели.

– Ты всегда будешь и тем, и другим.

– Тогда я ни в чем не добьюсь успеха.

Он твердо встретил взгляд короля. Но первым заговорил верховный жрец.

– Принц говорит правду, – произнес он, как всегда, мягким и ровным голосом. – Королевская и городская стража наполовину разбиты, жрецы из последних сил поддерживают защиту вокруг дворца. Каждый, кто остался невосприимчив к магии Осарона, – наш союзник, которым мы не можем пренебрегать. Нам нужны все, кого удастся спасти.

– Тогда решено, – заявил Рай. – Я пойду…

– Но не один, – перебил его отец и, не дожидаясь возражений, добавил: – Никому не дозволено выходить из дворца в одиночку.

Первым отозвался Алукард, бледный и измученный. Он вцепился руками в подлокотники и хотел подняться, но его опередила Лайла. Она отставила бокал и шагнула вперед.

– Ленос, уложи капитана спать, – велела она и обернулась к королю. – С его высочеством пойду я.

Максим нахмурился:

– Как я могу доверить тебе жизнь моего сына?

Она склонила голову, откинув темную челку и открыв расколотый глаз. И этот единственный дерзкий жест сразу показал Раю, за что его брату так нравится Лайла.

– Как? – переспросила она. – Очень просто. Потому что ни тени, ни павшие не могут меня тронуть. Потому что я хорошо владею магией и еще лучше – клинком, и в моей крови больше силы, чем во всем вашем чертовом дворце. Потому что я умею убивать, не задумываясь, а сверх того – потому что у меня уже вошло в привычку оберегать жизнь ваших сыновей. Обоих.

Будь здесь Келл, он бы побледнел.

Король же побагровел.

Алукард издал слабый вымученный звук – рассмеялся, наверное.

Королева молча глядела на удивительную девчонку.

А Рай, вопреки всему, улыбнулся.

* * *

У принца имелись всего одни доспехи.

Они никогда не видали битвы, не видали вообще ничего, кроме взгляда скульптора, трудившегося над небольшим скульптурным портретом принца, который сейчас стоял в комнате родителей, – подарок Максима Эмире на десятую годовщину свадьбы. Рай надевал эти доспехи всего один раз и планировал снова надеть на свой двадцатый день рождения, но в тот вечер вообще все пошло не как задумано.

Доспехи были легкие, слишком легкие для настоящего боя, зато смотрелись на славу: мягкое чеканное золото с жемчужно-белой каймой и капюшоном кремового цвета. При каждом шаге они еле слышно звенели, будто далекие колокола.

– От скромности не помрешь, – усмехнулась Лайла, увидев, как он расхаживает по вестибюлю дворца.

Она давно уже стояла в дверях, глядя на город и туман, еще клубившийся в предполуденном свете, но, услышав тихие шаги Рая, обернулась и чуть не расхохоталась. И надо признать, у нее были на то причины. Ведь сама Лайла была одета в простой плащ и поношенные сапоги, а с перевязанными руками выглядела как пират после битвы, а он рядом с ней сверкал золотом, в полной гармонии с серебристыми стражниками за спиной.

– Скромность – не главное мое достоинство, – отозвался Рай. Ему представилось, как Келл качает головой – сердито, но в то же время весело. И пусть вид получился дурацкий, но Рай хотел, чтобы его заметили. Чтобы люди, все, кто еще остался, знали – принц не прячется. Не боится темноты.

Они спускались по дворцовой лестнице. Лицо Лайлы стало суровым, израненные руки сжались в кулаки. Он не знал, с чем она столкнулась в святилище, но стычка явно была не из приятных. И при всей напускной веселости взгляд у нее сейчас был такой, что Рай, встретившись с ней глазами, содрогался.

– Тебе эта затея не нравится, – сказал он. Не спросил – сказал. Но его слова что-то всколыхнули в Лайле, зажгли огонек в глазах, разбудили усмешку.

– Определенно.

– Тогда почему улыбаешься?

– Потому что я обожаю безумные затеи, – ответила она.

Они вышли на площадь у подножия лестницы. Цветы, обычно окаймлявшие ступени, превратились в скульптуры из черного стекла. На горизонте в десятке мест поднимался дым – не тонкие струйки из каминных труб, а черные перья пожаров. Рай выпрямился. Лайла запахнула куртку.

– Готов?

– Мне не нужен провожатый.

– Вот и хорошо, – ответила она. – А мне не нужен принц, наступающий на пятки.

Рай вздрогнул.

– Но ты сказала отцу…

– Что смогу сохранить тебя в живых, – ответила она и оглянулась. – Но ты и сам неплохо справишься.

Ему сразу стало легче. Потому что из всех людей в его жизни, включая брата, родителей, стражников и даже Алукарда Эмери, только Лайла, первая и единственная, обращалась с ним так, словно он не нуждался ни в каком спасении.

– Стража, – крикнул он посуровевшим голосом. – Разойдись.

– Ваше высочество, – заговорил один, – мы не должны…

Он обернулся к ним.

– Нам нужно обыскать немалое пространство. И, насколько я знаю, у каждого из нас есть пара зрячих глаз… – Он покосился на Лайлу, сообразив, что только что ляпнул. – Так что пустите их в дело и найдите всех, кто жив.

Поиски были нелегкие.

Тел было очень много. И, что гораздо хуже, часто попадались не тела, а то, что от их осталось, – груды тряпья и горстки пепла, разметанные зимним ветром. Он вспомнил сестру Алукарда, Анису, горевшую изнутри. Так случалось с теми, кто проиграл битву с Осароном. А как же павшие? Тысячи людей, не вступивших в бой с королем теней. Они сдались, уступили. Где они? Сидят, как в темнице, в недрах собственного разума? Можно ли их спасти? Или они безнадежны?

– Вас ир, – шептал он над телами, которые находил, и над теми, которых не было.

«Идите с миром».

На улицах было полно народу, но он шел сквозь толпу, как призрак. Их взгляды скользили мимо. Он шел, сверкая золотом, но они все равно не замечали. Он звал их, но они не отвечали. Не оборачивались.

«Осарон уже давно забрал у меня всё, что мог».

А он сам-то в это верит?

Нога скользнула по земле, и, опустив глаза, он увидел, что часть мостовой изменилась, камень превратился в черное стекло, такое же, как цветы на лестнице.

Он присел, провел перчаткой по гладкому пятачку. Тот не был холодным. Но и теплым его не назовешь. И не влажный, как лед. Он вообще никакой. Так не бывает. Рай с досадой выпрямился и продолжил поиски – искал тех, кому сможет помочь.