– Позже, – оборвал я его и обернулся на бледного священника. – Глэдвин, тебе предстоит сочинить песню.

– Да, господин.

– Песню про Эдс-Байриг.

– Разумеется, господин.

– В ней ты расскажешь, как морской конунг Рагналл, Рагналл Жестокий, пришел под Сестер и был тут разбит.

– Был разбит, господин, – повторил Глэдвин. Он моргал от попадающих в глаза дождевых капель.

– Ты расскажешь, как его воинов перебили, женщин взяли в плен, а детей обратили в рабство.

– В рабство, господин, – кивнул поп.

– И как люди из Мерсии обрушили клинки на врагов и заставили их ползать в грязи.

– В грязи, господин.

– Глэдвин, это будет песнь о победе!

– Конечно, господин. – Он нахмурился, потом обвел тревожным взглядом двор. – Но разве у тебя нет собственных сказителей? Своих арфистов?

– И о чем будет песнь моих поэтов про Эдс-Байриг?

Он развел перепачканными в чернилах руками, недоумевая, какого ответа я жду.

– Господин, о твоей победе, ясное дело…

– А мне это не нужно! – прервал я его. – Песнь должна быть о победе госпожи Этельфлэд, понял? Не упоминай про меня! Скажи, что Этельфлэд повела мужчин из Мерсии истреблять язычников и что твой Бог направлял ее, вдохновлял и даровал ей торжество.

– Мой Бог? – удивленно переспросил он.

– Мне нужна христианская поэма, болван!

– Тебе нужна хри… – начал болван, но остаток фразы благоразумно проглотил. – Торжество госпожи Этельфлэд. Ясно, господин.

– И принца Этельстана, – добавил я. – Упомяни и про него.

Этельстан скакал вместе с моим сыном и хорошо проявил себя.

– Да, господин. И принца Этельстана тоже.

– Он сразил десятки врагов! Скажи об этом! Что Этельстан клал язычников замертво! То будет песнь про Этельфлэд и Этельстана, и моего имени в ней даже не упоминай. Можешь сказать, что я остался в Сестере из-за мозоли на пальце.

– Мозоль на пальце, – повторил Глэдвин, хмурясь. – Господин, хочешь, чтобы я приписал победу всемогущему Господу?

– И Этельфлэд, – напирал я.

– И еще была Пасхальная неделя, – сказал Глэдвин, почти сам себе.

– Праздник Эостры, – поправил его я.

– Господин, можно заявить, что это была пасхальная победа! – возбужденно воскликнул священник.

– Называй как хочешь, – огрызнулся я, – но мне нужно, чтобы эту песню распевали в каждом холле. Чтобы ее орали в Уэссексе, слышали в Восточной Англии, пересказывали в Уэльсе, напевали во Франкии. Сделай ее хорошей, поп, кровавой и волнующей!

– Разумеется, господин!

– Песнь о поражении Рагналла, – напомнил я, думая о том, что Рагналл на самом деле еще не разбит. До его поражения пока далеко.

Уцелела большая часть его войска, и оно еще, вероятно, превосходит нас числом, но зато стало ясно, что Рагналл уязвим. Он переправился через море и захватил большую часть Нортумбрии благодаря скорости и напору; легенды об этих подвигах распространялись бы, пока люди не уверовали в то, что Рагналлу судьбой предначертано быть завоевателем. Поэтому сейчас самое время сообщить народу, что ярла можно обыграть и он будет побит. И лучше, чтобы проклятьем Рагналла выступала Этельфлэд, потому что многие не позволят исполнять в своих холлах песнь про Утреда. Я был язычником, а они – христианами. Зато никто не запретит им слушать песню Глэдвина, где вся заслуга будет приписана пригвожденному Богу, и это умерит страх перед Рагналлом. А поскольку есть еще придурки, уверенные, что баба не может править, то пусть послушают песню о торжестве женщины.

Я дал Глэдвину золото. Подобно большинству стихоплетов, он утверждал, что сочиняет свои песни, поскольку не может иначе.

– Господин, я никогда не хотел стать поэтом, – заявил он мне как-то раз. – Но слова сами приходят ко мне. Приходят от Духа Святого! Он мой вдохновитель!

Возможно, так оно и есть, но я замечал, что Святой Дух вдохновляет успешнее, если чует запах серебра или золота.

– Сочиняй на совесть, – напутствовал я поэта, после чего отправил восвояси.

Не успел Глэдвин дойти до ворот, как все просители ринулись вперед, но были остановлены моими копейщиками.

– Ты следующий. – Я кивнул Гербрухту.

Фриз пинком подогнал ко мне пленника.

– Господин, это норманн, – сообщил он. – Один из подонков Рагналла.

– Тогда почему у него обе руки целы? – спросил я. Вместе с женщинами и детьми мы взяли и нескольких мужчин, и я велел отсечь им руки, в которых они держат оружие, а затем отпустить. – Его место на Эдс-Байриге с кровавой культей вместо кисти.

Я взял поданный служанкой кувшин с элем и осушил его до дна. Снова переведя взор на пленника, я увидел, что тот плачет. Это был приятный на внешность малый лет двадцати пяти, с боевыми шрамами на лице и наколотыми изображениями секир на щеках. Плачущих мальчишек мне видеть не впервой, но пленник был сурового вида парнем, а рыдал. Это меня заинтриговало. Большинство мужчин встречают пытку храбро или с вызовом, но этот плакал, как ребенок.

– Погоди, – сказал я Гербрухту, вытащившему нож.

– Я и не собирался кромсать его тут! – возразил толстяк. – Нет, не здесь. Госпоже Эдит не понравится, если уделать кровищей весь двор. Помнишь ту свинью, которую мы забили на Йоль? Госпоже это совсем не пришлось по вкусу! – Он пнул рыдающего пленника. – Да и мы не захватили этого в бою на рассвете – он объявился только что.

– Только что?!

– Господин, прискакал на лошади к воротам. Ублюдки гнались за ним, но он пришел первым.

– Тогда мы не станем калечить или убивать его, – решил я. – Пока. – При помощи сапога я приподнял пленнику подбородок. – Скажешь, как тебя зовут?

– Видарр, господин, – выговорил он, стараясь подавить рыдания.

– Норманн или дан?

– Норманн, господин.

– Видарр, зачем ты здесь?

Парень глубоко вздохнул. Гербрухт, решив видимо, что тот собирается молчать, отвесил ему подзатыльник.

– Из-за жены, – поспешил сообщить Видарр.

– Жены?

– Моей жены, – повторил он, и лицо его исказилось от горя. – Господин, из-за моей жены.

Больше он явно не мог вымолвить ни слова.

– Не трогай его! – велел я фризу, намеревавшемуся отвесить пленнику еще одну оплеуху. Потом снова обратился к Видарру: – Расскажи о своей жене.

– Господин, она у тебя в плену.

– Вот как?

Голос его упал почти до шепота:

– Господин, это моя жена.

– И ты ее любишь? – резко спросил я.