Людей Этельфлэд возглавлял Кинлэф. Я бы предпочел Мереваля, но правительница хотела оставить для защиты Сестера надежного человека. Она наказала своему фавориту подчиняться мне. Этельфлэд и сама, конечно, желала пойти, но в кои веки я одержал победу в споре, заявив, что беспорядочный бой в полумраке непогожего рассвета – не место для правительницы.

– Госпожа, там будет резня, – сказал я ей. – Резня, и ничего больше. И если ты пойдешь, мне придется выделить тебе охрану, и эти воины не смогут участвовать в побоище. Мне нужны все они до единого, и я не хочу переживать, цела ты или нет.

Этельфлэд неохотно согласилась с доводами и отрядила вместо себя Кинлэфа. Теперь он держался рядом со мной и молчал. Ехали мы медленно, спешить не требовалось. Иного света, кроме как от беспрестанных вспышек молний, устремляющихся к земле и заливающих небо серебром, не было, но я и не нуждался в свете. Задача наша была проста. Надо посеять хаос, а для этого требовалось всего лишь добраться до лесной опушки, дождаться, когда первый серый луч рассвета отделит деревья от тени и мы сможем без помех начать бойню.

В сполохе молнии стало видно, что мы достигли конца пустоши. Впереди – только мрак, скрывающий деревья, кусты и призраков. Мы остановились под потоками дождя. Финан подвел своего коня к моему. Я слышал, как поскрипывает его седло и как копыта скакуна чавкают по сырой земле.

– Проследи, чтобы парни рассыпались широкой цепью, – напомнил я.

– Проследил, – проворчал Финан.

Я приказал всадникам образовать восемь отрядов. Каждый выдвигался сам по себе, без оглядки на остальных. Мы как грабли с восемью зубьями – грабли, что должны прочесать лес. Единственное правило, которому необходимо следовать, – убить как можно больше и быстро отойти, пока враг строит «стену щитов». Сигнал к отступлению – звук рога. В Сестер я предполагал поспеть к завтраку.

Если только противник не извещен о нашем приближении. Если его часовые не заметили нас, когда вспышки молний Тора вырвали из тьмы серебристые силуэты всадников. Если враги не сомкнули уже окованные железом щиты, образовав стену, сулящую нам верную смерть. Именно в миг ожидания разум уползает в пещеру трусости и скулит, прося пощады. Я думал обо всем, что могло пойти не так, и ощутил искушение избежать опасности, отвести войско в Сестер, расставить на стенах и дать неприятелям гибнуть в яростных атаках. Никто не осудит меня, если Рагналл поляжет под камнями Сестера: о его смерти сложат еще одну песнь в честь Утреда, и будут распевать ее за пирами по всей Мерсии. Я коснулся висящего на шее молота. По всей окраине леса воины нащупывали талисманы, шептали молитвы богам или Христу и чувствовали, как их до костей пробирает холод, который нельзя было объяснить только проливным дождем и порывистым ветром.

– Почти пора, – негромко произнес Финан.

– Почти, – согласился я.

Час волков – это предрассветный миг, мгновение между тьмой и светом, между ночью и утром. Красок нет, только серость, подобная стальному клинку или туману; серость, проглотившая призраков, эльфов и гоблинов. Лисы возвращаются в логова, барсуки уходят в норы, совы возвращаются в гнезда. Очередной удар грома сотряс небо. Я поднял лицо, дождевые капли заструились по нему, и я взмолился Тору и Одину. «Я совершаю это ради вас, – говорил я, – чтобы вас позабавить». Боги наблюдают за нами, вознаграждают нас, а подчас и наказывают. Три карги под сенью Иггдрасиля смотрят и улыбаются – и, быть может, острят свои ножницы. Я вспомнил об Этельфлэд, иногда такой холодной, а иногда так отчаянно тянущейся к теплу. Она ненавидит Эдит за ее преданность и любовь ко мне, а Эдит боится Этельфлэд. Вспомнил про Мус, это порождение тьмы, сводящее мужчин с ума. Интересно, боится ли она кого-нибудь? И вдруг она посланница не тьмы, но богов?

Я снова посмотрел на лес и на этот раз разглядел очертания деревьев, смутные в сумраке, различил и струи дождя.

– Почти, – повторил я.

– Бога ради, – промолвил Финан, и я заметил, как он осеняет себя крестом. – Если встретишь моего брата, – голос его стал громче, – он мой.

– Если встречу твоего брата, он твой, – пообещал я.

Годрик протянул мне тяжелое копье, но я предпочел меч и потому вытащил Вздох Змея из ножен, выставил перед собой и посмотрел на клинок, поблескивающий в темноте, подобно лучу серого света. Заржала лошадь. Я поднял оружие и поцеловал сталь.

– За Эостру и за Мерсию! – Тени под деревьями превратились в предметы: в кусты, в стволы, в листья, волнуемые ветром. Ночь еще не ушла, но уже наступил час волков. – Пошли! – скомандовал я Финану, потом возвысил голос до крика: – Вперед!

* * *

Пришло время стремительности и шума. Я съежился в седле, опасаясь низких сучьев, и дал Тинтрегу самому выбирать путь, просто подгоняя его. Занимался рассвет. Дождь шумел в листве, лес загудел от лошадиных копыт, ветер трепал верхние ветки, как припадочный безумец. Я ждал, что вот-вот запоет рог, сзывающий врагов к бою, но рога не было. На севере сверкнула молния, отбросив среди деревьев резкие тени, потом прогремел гром, и именно в этот миг я заметил впереди первый бледный огонек. Лагерные костры! Воины Рагналла расположились на полянах, и если он и расставил дозорных, то те не обнаружили нас, или нам удалось проскользнуть мимо них, и мерцание костров, сопротивляющихся ливню, становилось ярче. Я видел среди огней тени. Кто-то не спал. Похоже, подкидывал хворост в огонь и не догадывался, что мы несем погибель. Затем где-то далеко справа, где римская дорога уходила в лес, послышались крики, и я понял, что бойня началась.

Тот рассвет выдался жестоким. Рагналл считал, что мы отсиживаемся за стенами Сестера, запуганные казнями, устроенными им в праздник Эостры, а мы вместо этого обрушились на его воинов под раскаты грома, застав врасплох. Я вырвался из леса на поляну и увидел жалкие шалаши, наскоро сооруженные из веток. Из одного такого выполз человек, поднял голову и получил Вздохом Змея в лицо. Клинок ударил в кость, отдавшись мне в руку. Второй норманн бросился бежать, и я ткнул его острием меча в спину. Повсюду вокруг меня всадники сеяли раны и смерть.

– Идем дальше! – орал я. – Дальше!

Это был всего лишь обособленный лагерь на поляне, основной располагался где-то впереди. Зарево над темными деревьями указывало, что костры горят на вершине Эдс-Байрига, и я направился туда.

Снова в заросли. Наступающему рассвету мешали грозовые тучи, но я разглядел впереди широкое пространство, расчищенное от деревьев. Оно окольцовывало склоны Эдс-Байрига, и именно на нем, среди пней, встали лагерем основные силы Рагналла. Мы выскочили из леса, держа окровавленные мечи, и заметались среди перепуганных людей, рубя их. Женщины кричали, дети плакали. Мой сын вел отряд справа от меня, кося беглецов, ускользнувших от наших мечей.

Тинтрег сбил с ног какого-то норманна, тот упал в костер, взметнув тучу искр. У бедолаги вспыхнули волосы. Он заверещал, а я, рубанув справа налево, срезал еще одного врага. Тот несся с дико выпученными глазами, держа в руках кольчугу. Какой-то воин впереди выкрикивал ругательства, поджидая мою атаку с выставленным копьем; услышав стук копыт за спиной, он обернулся и рухнул под ударом фризского топора, раскроившего ему череп. Едва продравшие глаза люди перебирались через первый ров и земляной вал, а на вершине, где некогда стоял форт, запел рог. Я погнал коня на группу воинов, с силой рубанул Вздохом Змея. Рядом скакал Годрик, держа копье низко, чтобы вспарывать им животы. Тинтрег клацнул зубами, укусив кого-то в лицо, потом рванулся, когда небо над нами расколол удар грома. Мимо меня с радостным воплем пронесся Берг; за его мечом разматывались чьи-то кишки. Юнец взмахнул клинком, развернул коня и рубанул еще раз. Укушенный Тинтрегом крутанулся, прижимая ладони к изуродованному лицу, кровь просачивалась сквозь пальцы. Самым ярким в тот час волков были не костры, а кровь врагов, блестевшая в резких сполохах молний.