Могучая линия всадников принялась бить мечами по щитам, этот ритмичный и угрожающий звук скрежетал в теплом свете солнца. Теперь и я разглядел женщину. Она была закутана в черное, с черным капюшоном на голове, и ехала на небольшой вороной лошадке, казавшейся карликовой на фоне боевых скакунов окружающих мужчин.

– Священника он с собой не возьмет, – настаивал Финан. – Это женщина как пить дать.

– Или ребенок, – заметил я. Наездник на маленькой лошади и сам казался малого роста.

Всадники остановились. До них было сотни две шагов, значительно больше того расстояния, с которого мы могли бы достать их, метнув копье или топор. У некоторых воинов из фирда имелись луки, но они были короткие, охотничьи, не способные пробить кольчугу. Такие луки заставляют врага прятать за щит открытое лицо, полезны они лишь на очень близкой дистанции, но посылать стрелу за две сотни шагов было бы напрасной тратой сил, врагам на потеху. Два лучника натянули тетивы, и я резко велел им опустить оружие.

– Они приехали говорить, а не сражаться, – крикнул я.

– Пока, – проворчал Финан.

Я достаточно хорошо разглядел Рагналла. Он, как всегда, красовался: длинные, вьющиеся по ветру волосы и голая грудь в наколках. Выехав вперед на несколько шагов, ярл привстал в стременах.

– Господин Утред! – гаркнул он. – Я принес тебе дары!

Он вернулся к своему знамени, а пехотинцы вынырнули из-за коней и направились к стенам.

– О нет! – выдохнула Этельфлэд. – Нет!

– Сорок три, – проворчал я. Считать не было необходимости.

– Будешь играть с дьяволом – обожжешься, – заметил Финан.

Сорок три воина с мечами подталкивали к нам такое же количество пленников. Меченосцы растянулись неровной линией и остановились, потом заставили пленников встать на колени. Последние, со связанными за спиной руками, были по большей части мужчины, но имелись тут и женщины. Последние в отчаянии глядели на наши знамена, свисающие со стен. Я понятия не имел, кто это такие, и подозревал только, что это саксы и христиане. На них норманны собирались выместить злобу.

Рагналлу наверняка доложили о сорока трех головах на вершине Эдс-Байрига, и это был его ответ. Мы ничего не могли поделать. Стояли на стенах Сестера, и я даже мысли не допускал посадить воинов на коней и предпринять вылазку. Оставалось только слушать стенания жертв и смотреть, как мелькают клинки, когда фонтаны крови обагрили утро, а головы покатились на молодую траву. Пока меченосцы обтирали оружие об одежду казненных, Рагналл одаривал нас своей издевательской широкой ухмылкой.

Но оказалось, был еще один подарок. Последний.

Его или ее перекинули через круп лошади, и поначалу мне не удавалось определить, мужчина это или женщина, – видно было лишь одетую в белое фигуру, которую сгрузили с коня в напитавшуюся кровью траву. Мы молчали. Потом я разглядел, что это мужчина, и счел его мертвым, но затем он медленно перевернулся, и я понял, что на нем белое одеяние священника. Самое же странное, что подол его рубахи спереди был ярко-красным.

– Господи! – выдохнул Финан.

Потому что это была не краска – цвет придавала кровь. Мужчина скорчился, как от боли в животе. Всадница в черном вывела лошадь вперед.

Женщина подъехала близко, не опасаясь наших копий, стрел или секир, остановилась всего в нескольких шагах от рва, откинула капюшон и впилась в нас взглядом. Пожилая, с лицом морщинистым и суровым, волосы седые и жидкие, а тонкие губы исказила гримаса ярости.

– Что я сделала с ним, – крикнула она, указывая на лежащего позади раненого, – то сотворю и с вами! Со всеми. По одному зараз! – В руке у нее вдруг появился маленький кривой нож. – Я выхолощу ваших мужчин, ваши женщины станут шлюхами, а ваши дети – рабами, потому что вы прокляты. Вы все! – Последние слова она провыла и обвела ножом для кастрации дугу, словно очерчивая всех, смотревших на нее с парапета. – Все вы умрете! Вы прокляты во дню и в ночи, огнем и водой, прокляты роком! – Она говорила на нашем языке, на английском. Наездница раскачивалась в седле взад-вперед, будто собираясь с силами, потом набрала в грудь воздуху и указала ножом на меня. – А ты, Утред Беббанбургский, Утред Безродный, умрешь последним и умрешь медленнее всех, потому что предал богов. Ты проклят. Все вы прокляты! – Потом она издала смешок, какой-то безумный, и снова нацелила на меня лезвие. – Утред, боги ненавидят тебя! Ты был их сыном, их избранником, они любили тебя, но ты поставил свой дар на службу ложному богу – паршивому христианскому божеству, и теперь настоящие боги ненавидят и проклинают тебя! Я обращалась к бессмертным, и они внимали мне. Они выдадут мне тебя, и я убью тебя так медленно, что смерть твоя продлится до Рагнарёка!

С этими словами старуха метнула в меня свой ножичек. Он, конечно, не долетел, ударился о стену и упал в ров. Женщина поехала прочь, и враги последовали за ней, возвращаясь к лесу.

– Кто это? – спросила Этельфлэд почти шепотом.

– Брида, – буркнул я.

Оскопленный священник повернулся ко мне искаженным от боли лицом и воззвал о помощи:

– Отец!

Это был мой сын.

Брида.

Саксонка, воспитанная христианином: диковатый ребенок, моя первая возлюбленная. Девушка, полная страсти и огня. Подобно мне, она обрела старых богов, но если я всегда признавал за христианским Богом такую же силу, как за прочими бессмертными, то Брида убедила себя, что он суть порождение Хель, а христианство – зло, которое следует искоренить, чтобы мир снова обрел правильное устройство.

Давным-давно Брида вышла замуж за моего лучшего друга Рагнара и стала более датчанкой, чем сами даны. Всегда пыталась подтолкнуть, улестить, убедить меня сражаться на стороне северян против саксов. И возненавидела, когда я отказался. Она овдовела, но по-прежнему оставалась правительницей принадлежавшей Рагнару великой крепости Дунхолм – второй по неприступности твердыни Нортумбрии после Беббанбурга. И вот теперь Брида спелась с Рагналлом. Как позже выяснилось, ее заявления о поддержке ярла оказалось достаточно, чтобы отправить беднягу Ингвера в изгнание. Она повела дружину Рагнара на север, пополнила своими воинами силы Рагналла, и теперь норманны могли пойти на штурм Сестера и позволить себе жертвы, кровь которых омоет римские стены кровью.

Остерегайтесь женской ненависти.

Любовь, перебродив, часто превращается в ненависть. Я любил Бриду, но в ней жила ярость, с которой я не мог смириться. Ярость, бравшая начало, по ее убеждению, напрямую в гневе богов. Именно Брида дала моему клинку имя Вздох Змея и наложила заклятие на него – даже ребенком она верила, что боги разговаривают с ней. Брида была черноволосой девчонкой, тонкой как тростинка, но злоба пылала в ней, будто пожар, убивший старшего Рагнара, тот пожар, который мы наблюдали вместе с ней с высоких деревьев. Единственный ребенок, произведенный на свет моей бывшей любовницей, был от меня, но мальчик родился мертвым. Больше она не зачала, и теперь ее единственным утешением были сочиненные песни и изрыгаемые проклятия. Отец Рагнара Старшего, слепой Равн, предрекал, что Брида вырастет скальдом и волшебницей. Пророчество исполнилось, да не с той стороны. Она стала чародейкой, теперь уже поседевшей и сморщенной, и распевала сказания скальдов про мертвых христиан и торжествующего Одина. Песни ненависти.