Па покрасил дом снаружи в ярко-желтый цвет, а оконные рамы и входную дверь сделал белыми. Дача получилась как игрушка, нарядная и какая-то приветливая, ласковая. Взглянешь, и так и хочется в нее зайти — пожить немножко.

Ма сшила на террасу тюлевые занавеси от потолка до пола и покрасила их желтой рижской краской «Фантазия», и терраса стала еще краше: обитая светло-зеленой плахтой мебель, солнечные стены, пронизанные солнечными лучами занавески, а посредине, под деревянной люстрой, — большой круглый дедовский стол под желтой скатертью, и на нем всегда кувшин с букетом цветов.

Цветы в старых глиняных кринках Ма расставляет по всему дому, даже на лестнице на «верх», благо цветов у нас предостаточно. Правда, не тех, которые Ма сажала, холила и лелеяла, — пионы, японские гладиолусы и т. д. Этих наперечет — на букеты идут цветы имени Наташи Сандомирской.

Наташа Сандомирская — подруга Ма, они вместе работают. У нее дача уже давно, и она принесла Ма для разведения красоты на участке какие-то желтые хвостики и мелкие синенькие ромашки. Доверчивая Ма их посадила вдоль дорожки, и из них вылезли здоровенные кусты, которые ведут себя как самые настоящие бандиты: они расползаются по всему участку, забивают все другие цветочные посадки и даже вылезают за калитку. Ма с ними борется не на жизнь, а на смерть, и итоги этих сражений красуются по всему дому в виде букетов. Ма говорит, что «в интерьере они очень хороши».

Однажды к нам на дачу заехал знакомый, который долго жил за границей, и Ма пожаловалась ему на Наташу Сандомирскую, а он неожиданно сказал, что как раз этими «желтыми хвостами» там, за рубежом, часто украшают самые изысканные букеты, а синенькие мелкие ромашки тоже продаются в цветочных магазинах и стоят очень недешево, и их часто используют даже в свадебных букетах.

После этого Ма не только утешилась, но и начала хвастаться своими насаждениями, тем более что у нее все равно ничего, кроме этих сорняков, не вырастает. Но Наташу Сандомирскую по-прежнему попрекает при каждом удобном случае.

Во владениях Ба на «старой» половине образовалась совсем другая обстановка. Там в «светлице» и «темнице» оклеили стены миленькими обоями, Ма с Рыжушей острыми стеклышками, ножами, шкуркой отодрали и заново покрыли лаком старенький буфетик, и он ласково принял на свои полки дедовскую посуду. На окно Ма сшила «романтические» занавески «под старину» (из журнала «Наука и жизнь»), а Ба застелила все что можно салфетками и салфеточками, вышитыми «ришелье». И каждый, кто открывал дверь и переступал порог с огромной, с высоким потолком, террасы на половину Ба, попадал в теплый уютный мирок «старосветских помещиков» (Ма) — с низкими потолками, портретами в тяжелых рамах на стенках, множеством разноцветных подушечек на диване, с графинчиками и рюмочками из тусклого стекла, позвякивающими в буфете, и всепроникающим призывным ароматом сладкого печенья с корицей.

Кухня у нас тоже деревянная, пристроенная, а одна стенка осталась от «старого» дома. Ма ее побелила и даже попыталась сделать вид, как будто это бок расписной украинской печки, — все по тому же журналу «Наука и жизнь», раздел «Маленькие хитрости». Она взяла небольшой кочан капусты, разрезала его пополам и стала обмакивать его в красную краску и шлепать им по беленой стенке — должны были получиться красные розы. Но то ли краска была жидковата, то ли Ма не очень сноровиста, то ли вообще в этих «Маленьких хитростях» самую главную хитрость упомянуть забыли, но краска потекла, и кляксы на стенке даже отдаленно не походили на розы.

Пришлось Ма делать другой вид — где-то мазнула желтым, чуть-чуть добавила зеленого и заявила, что это — «абстрактная настенная живопись», «пестрое пятно» в кухонном интерьере.

Я, конечно, люблю Ма, но к этому «пестрому пятну» долго привыкала и первое время на него лаяла.

А Ма не унывала, она дополнила интерьер «деревенскими» в оборочку занавесками: мелкие красные розочки по белому полю — все-таки розочки! — на холодильнике встал самовар, а над корзиной с овощами повис пестрый деревянный петух с распластанными крыльями. Па повесил над столом лампу с большим матовым абажуром, и когда нет наплыва гостей, лучшего места для задушевной застольной беседы и представить себе невозможно.

Но особенный восторг у посетителей вызывает Рыжушин «верх». «Благородная простота», как сказал все тот же заморский гость. Стены, пол, потолок — все дерево, тускло поблескивающее олифой. В глубине, у стен, стоят две узенькие кушетки с пестрыми накидками, между ними журнальный столик с глиняным горшком с цветами, вокруг него три пуфика, которые Ма «сообразила» из диванных подушек, обила дедовской зеленой бархатной занавеской с бомбошками, а Па приделал к пуфикам ножки.

В одном углу над кушеткой нависает толстый разлапистый сук — Па принес его из леса, очистил и сделал из него светильник.

В углу у окна — письменный стол, на нем проигрыватель, а на стене — самодельные полки с книгами. Рядом с окном — стеклянная дверь на глубокую лоджию, на ней диванчик и кресло.

Поздним вечером, после долгого хлопотного дня Рыжуша уходит к себе наверх. Перед сном она любит забраться с ногами на диванчик на лоджийке и слушать музыку. Вокруг нее, над ней — ничего, кроме звездного неба и верхушек берез, подсвеченных снизу светом с террасы. Там Ма раскладывает за столом пасьянс и тоже слушает музыку.

Па сидит на террасе в «мастодонте» и курит. Ба давно уже выключила телевизор и спит у себя в «светлице».

Я становлюсь перед Па и тихонько гавкаю: пора и честь знать! Поздно уже! Па улыбается, гасит сигарету и уходит в «мокрицу».

Я забираюсь в его кресло и уютно сворачиваюсь в клубок — это мое время!

Утром первым встает Па. Сидя в «мастодонте», он выкуривает свою первую сигарету, я провожаю его в гараж и возвращаюсь за Ма.

Ма всегда просыпается тяжело, но на даче она вскакивает как молния, накидывает халат прямо на ночную рубашку и летит осматривать свои грядки. Некоторое время оттуда доносятся восторженные восклицания, и наконец она появляется с двумя-тремя огурчиками в руках… Ну, скажу я вам: на это стоит посмотреть!

Па по такому случаю вылезает из гаража и начинает цитировать О’Генри (это такой писатель). Так вот, этот О’Генри, оказывается, написал, что женщина бывает счастлива три раза в жизни: в день конфирмации (не знаю, что это такое), в день свадьбы и когда выходит из своего огорода с захваченной там соседской курицей в руках. Па думает, что О’Генри ошибся в счете, потому что не видел Ма с огурцами.

А субботнее утро набирает силу: визжит строгальный станок — строится Тарина половина дачи, Тарь с Па прокладывают водопроводные трубы — в доме и на участке будет вода, а в старой половине дома — и отопление, на огороде красуется «дворец китайского императора» — это Тарь сделал парник для огурцов в виде домика, похожего на пагоду.

И ведь что удивительно: Тари из своего «китайского» парника таскают огурцы ведрами, и что? А ничего!

У Таря на лице написано только, что это простой технологический процесс сбора урожая, а у Ани на лице: «Господи! Когда же я это все переработаю? И банок у меня мало! И крышек может не хватить!»