— Да-a, скажу я вам, зря купили! Дрянь костюмчик этот ваш «голубой тюльпан»! — и еще головой покачал.

Ма остановилась как вкопанная и даже поперхнулась от возмущения:

— Мой костюмчик? Мой?! Да я же тебе говорила! Ничего по-человечески сделать не можем!

Но Па с Рыжушей уже смеялись во весь голос, а я быстренько лизнула Ма в руку.

Ма посмотрела и махнула рукой:

— Ну что с вас взять! — и не выдержала, тоже рассмеялась.

Восьмого марта они отправились на день рождения к Изюне. Там было полно гостей — у них всегда так, все очень любят к ним ходить. У них гости даже в большой комнате не помещаются, приходится детей в Софочкину комнату отдельно сажать. И столов не хватает, поэтому Изюня дополнительно еще дверь с петель снимает — стол удлинять.

Перед тем как за стол сесть, гости обычно расползаются по всей квартире: кто Кларуне на кухне помогает, тут Соня — главный специалист, кто потихоньку Кларины пироги инспектирует — это Вадим, кто о политике спорит — ну, тут наш Тарь первый, а кто Останкинской башней с балкона любуется.

Правда, Изя в последнее время на балкон выходить не велит — после того как Па закупил для террасы на даче триста килограммов стекла и поставил до весны у Изюни на балкон. Изя считает, что балкон прогнулся и может упасть.

Поэтому вместо пейзажа за окном гости начали Па в «голубом тюльпане» рассматривать: сестры Па первыми увидели, а за ними и все остальные стали выражать восторг. Тут Ма обрадовалась, «хвост, как павлин, распустила», позабыла совсем, что сама же против была, и всю заслугу покупки костюма себе приписала. Па ей не мешал — пусть потешится, только усмехался потихоньку.

На следующий день Па пошел в «голубом тюльпане» на работу, там тоже праздновали Восьмое марта. Когда Па вернулся, Ма приступила к нему с расспросами:

— Ну как? Что говорили про костюм? — И вдруг замолчала: она присматривалась к «голубому тюльпану», вернее, к его карманам: они подозрительно оттопыривались.

Ма подошла поближе — так и есть! Карманы были уже полны болтов, гаек и прочего «мусора»!

Костюмчик прижился!

Построена дача! Не подвел Петр Иванович! Па всю весну ездил туда, и ему нравится, как получилось. Только Па говорит, что пока это голые доски, потому что все отделочные работы мы будем производить сами. И еще нам нужна мебель.

Ну, об эту мебель мы всю зиму и весну боками стукаемся: Па собирал у знакомых и незнакомых старые кресла, диваны, столы и все свозил к нам домой, затаскивал на наш пятый этаж без лифта и ремонтировал, а Ма шила на своей «Веритас» новую обивку.

Как у нас все это умещалось, в нашей «хрущобе», — понять не могу!

Самый «ударный момент» был, когда Па притащил огромное кресло со свалки. Он его «ободрал» (снял старую обивку) на улице, чтоб грязь в дом не тащить, а как он его взгромоздил на пятый этаж — уму непостижимо! Совершенно неподъемное кресло. Ма его прозвала «мастодонтом». А когда Па его починил и обил заново, какое замечательное кресло оказалось — раскидистое, уютное!

— Так и хочется в него с ногами залезть, торшер зажечь и книжку читать. А за окном чтобы дождь шел, — это Рыжуша размечталась.

А я так думаю, что мы и вдвоем с ней в «мастодонте» хорошо уместимся. Правда, у нас торшера нет, но это не беда: Па говорит, что на свалке можно что угодно найти.

И действительно, нашелся деревянный торшер со столиком — колонка витая, красивая, но поломанная и без абажура. Па все починил, отшкурил и темным лаком покрыл. И еще отдельно, в другом месте, проволочный каркас для абажура нашел, большой такой. А Ма купила бельевую веревку, выкрасила ее в оранжевый цвет, а потом как-то хитро намотала на этот каркас. Получился «антиквариат», как сказал Па.

Если в комнате темно, а торшер зажечь и смотреть на него со стороны, то свет сквозь дырочки между веревками пробивается — залюбуешься!

Па еще одно кресло нашел — оно без ручек, без ножек валялось, и тоже сделал как новое. Оно стало называться «Фердинанд», потому что деревянные части Па выточил какие-то «витиеватые», с загогулинами — не простые, словом!

А какой-то хороший человек вынес на свалку немецкую деревянную люстру — может быть, он чешскую себе купил, хрустальную. Так он, этот человек, плафоны от немецкой люстры не выбросил, не разбил, а каждый отдельно в газетку завернул, в коробку сложил и аккуратно рядышком поставил: берите себе, люди добрые, пользуйтесь на здоровье.

У нас эта люстра потом на самом главном месте, на террасе на даче, висела, и все удивлялись, как это мы такую ценную вещь на дачу вывезли. И вообще всем нашим «антиквариатом» восхищались.

А Ма говорит, что удивляться надо тому, какой у Па вкус и как он умеет в каждой вещи ее красоту увидеть, а его руки помогают этой красоте наружу выйти.

Ма иногда скажет — ну просто поэт! «Пушкин-Лермонтов», как говорит Па.

Но пока все это делается, у нас в квартире — сущий бедлам, ни пройти ни проехать, и Ба все время ходит сердитая. Вот странный человек! Когда она видит законченную вещь, она соглашается, что хорошо получилось (Ба у нас скупая на похвалу), но, когда Па эту красоту творит: строгает, пилит, красит, — этого она терпеть не может!

А что делать? И так Ма все время рядом с Па с пылесосом стоит — пыль прямо из-под его рук собирает. А я как раз пылесос ненавижу. Непонятный он какой-то: рук нет, а хватает. Но я же терплю! Полаю на него и отхожу подальше!

И все-таки прошло и это. Ма так цитирует царя Соломона: он на все рукой махал — мол, «пройдет и это».

И наступил последний месяц весны, самый лучший, — май! После него у Рыжуши каникулы начинаются. На улице уже вывесили лозунги на больших красных полотнищах: «Мир! Труд! Май!» и «Первомай — праздник весны и труда!». Только нужно было бы написать — «дачного труда», потому что, как только наступает Первомай, все дачники хватают свои лопаты и грабли — и на дачу, грядки копать! А в этом году вообще четыре свободных дня получилось — еще суббота и воскресенье присоединились.

У нас есть три сумки на колесиках — на дачу ездить, и Ма их все каждый раз набивает «под завязку»: надо взять еду, рабочую одежду, теплую одежду — ведь мы и ночевать там будем, а ночью еще очень холодно.

Штеер наш пребывает еще в зимней спячке: чтобы его из нее вывести, нужно много времени, потому что у него опять что-то сломалось, а Па сейчас некогда этим заниматься, так что мы едем на электричке.

Я всегда заранее чувствую, что намечается поездка на дачу, и сразу начинаю волноваться: возьмут — не возьмут. Я принимаюсь метаться по квартире, сшибая уже готовые сумки, Ма и Ба на меня кричат, но это они зря — только суматохи добавляют.