Последней оставшейся полоской ткани я обмотал ей нижнюю половину лица и завязал узел на затылке, чтобы она не смогла вытолкнуть изо рта кляп.

Засовывая пистолет в кобуру, я порадовался тому, что мне нет нужды пристрелить ее. Убийство женщины, даже такой, как эта, не признающей никаких запретов, нанесло бы мне моральную травму, от которой я не смог бы избавиться до конца жизни.

Однажды, в сожженном индейском казино, я наблюдал, как кугуар весом в сто пятьдесят фунтов крадется к женщине, которая сделала очень, очень много плохого. Она держала меня на мушке, и я, чтобы не получить одну пулю в живот, а вторую в голову, не стал предупреждать ее об опасности, и большая кошка набросилась на нее, как изголодавшийся — на тройной чизбургер. Я не хвалю себя за это, скорее, наоборот, но с этим мне жить легче. Все-таки я не нажимал на спусковой крючок.

Связанная по рукам и ногам, стреноженная, с кляпом во рту, надежно привязанная к трубе, Виктория Морс обстреливала меня отравленными дротиками взглядов, вылетающих из ее белладонновых глаз.

Я пересек помещение с котлами и бойлерами, погасил свет, приоткрыл дверь, убедился, что путь свободен, и вышел в коридор подвала.

Я бы хотел превратиться в Гарри Поттера с его плащом-невидимкой и прочими прибамбасами, которые юный чародей носил с собой. Но я мог полагаться только на пистолет калибра 9 мм, достаточный запас патронов и высококачественную ножовку, то есть располагал значительно большим арсеналом, чем обычно в подобных случаях. А кроме того, если твоя задача — всего лишь накинуть на себя плащ-невидимку перед тем, как войти в логово дракона, не так уж это и интересно, что для тебя самого, что для дракона.

Несколько мгновений я, прислушиваясь, постоял у закрытой двери, за которой остались котлы и бройлеры. Не сомневался, что Виктория, пусть и с кляпом во рту, орала во всю мощь легких. Даже рискуя задушить себя, пыталась трясти трубу. Но из-за двери не доносилось ни звука.

Заглянув в последний раз в комнату-прачечную, я подошел к раковине и вымыл лицо жидким мылом и горячей водой.

Действительно плохая женщина, которую я позволил убить кугуару, однажды плюнула в меня красным вином.

Женщины не находят меня таким привлекательным, как, скажем, этого певца, Джастина Бибера[22]. Но я утешаю себя тем, что Джастин Бибер не знает, как выйти из морозильной камеры после того, как тебя оставили там прикованным двое здоровенных парней в шляпах с плоской низкой тульей и узкими, загнутыми кверху полями. Окажись там, он не смог бы выбраться, спев даже свою самую известную песню, а потому неизбежно превратился бы в биберсосульку.

Надеясь, что высокий тощий мужчина появится снова, чтобы объяснить, кто он и о каком рубильнике шла речь, я продолжил продвижение по коридору, проверяя все комнаты. Не нашел ничего интересного, пока не добрался до двери в дальнем конце.

Миновав дверь, я вроде бы оказался совсем и не в элегантном особняке Ноя Волфлоу. Меня встретила большая прямоугольная комната с потолком из гипсокартона и стенами, облицованными декоративными рифлеными панелями, выкрашенными в белый цвет. Четыре окна в противоположной стене, расположенные попарно, закрывали клеенчатые шторы, подвешенные на старомодных валиках.

В одном углу стоял деревянный шкафчик с закрепленной на нем металлической раковиной. Рядом с нею находился рычажный ручной насос, какими качали воду из колодца.

Перед каждой парой окон стоял большой дубовый письменный стол с настольной лампой под зеленым стеклянным абажуром. И офисные стулья на резиновых колесиках, изготовленные из дуба.

На каждом письменном столе стоял также и телефонный аппарат «Канделябр» из латуни, выкрашенный в матово-черный цвет, с микрофоном наверху, наушником на проводе, свисающем с рычага, и диском для набора номера у основания.

Вдоль коротких стен расположились канцелярские шкафы из того же дуба и, как я понял, бюро для хранения чертежей с широкими и невысокими ящиками. Посреди комнаты стояли два кульмана, спинка к спинке, перед каждым — дубовый табурет, а справа от них — большой дубовый стол, такой высокий, что работать за ним пришлось бы стоя.

На высоком столе лежала стопка чертежей толщиной в четыре дюйма. Накрывал их лист бумаги с нарисованным тушью особняком, каким он виден с запада. Под превосходным рисунком красивыми витиеватыми буквами написали название особняка (и поместья) — «РОУЗЛЕНД», а ниже и левее уже печатными: «РЕЗИДЕНЦИЯ КОНСТАНТИНА КЛОЙСА».

Получалось, что я попал в комнату, где подрядчик, а может, и архитектор, непосредственно курировавший строительство, работали в те дни, когда Роузленд только строился. Должно быть, эту комнату закончили первой, а ее сохранение в неизменном виде предполагало, что Константин Клойс, газетный барон и киномагнат, собирался создать поместье, которое со временем станет таким же историческим памятником, как Херст-Касл[23].

Объединяло эту комнату с особняком следующее: бетонный пол с медными кругляшами, каждый из которых украшала вытянутая восьмерка, и полное отсутствие пыли, отчего выглядела она герметически запечатанным музейным экспонатом.

При осмотре комнаты меня вдруг осенило: а для чего в подвальном помещении окна, закрытые шторами. Я положил наволочку с ножовкой на один из письменных столов, подошел к окну и потянул за шнур, наматывая штору на валик.

Открывшийся вид настолько меня потряс, что на какие-то мгновения я застыл, не веря своим глазам. Когда обрел способность двигаться, перешел ко второму письменному столу, наклонился через него и поднял штору еще одного окна, словно надеялся увидеть из него что-то другое или глухую подвальную стену, которой полагалось там быть. Но нет, моим глазам открылся тот же сельский пейзаж.

Помимо двери, через которую я вошел, еще одна находилась в западной стене, между письменными столами. Я подошел к ней, помялся, открыл и переступил порог.

Длинная подъездная дорога уходила от особняка к шоссе, но только гравийная, а не вымощенная камнем. И я не увидел ни сторожки, ни ворот, которые охраняли въезд в Роузленд.

Отсутствовала и каменная стена, огораживавшая огромное поместье. Строители еще не облагообразили землю в соответствии с пожеланиями заказчика, а от соседских участков поместье отделяли только белые маркировочные столбы.

Лужайки никто не выкашивал, трава высотой по пояс подступала к дубовым рощам, только количество дубов в них заметно уменьшилось.

Заглядевшись на удивительный пейзаж, я прошел по гравийной дороге никак не меньше тридцати футов, прежде чем осознал, что удаляюсь от двери.