Он направился ко мне, умоляюще протянул костлявую руку.

— Я ничего такого не планировал.

Вместо того чтобы пожать мою руку, которую я машинально протянул ему, мужчина прошел сквозь меня, словно призрак. На короткие мгновения, когда мы занимали один и тот же объем, электрические разряды, казалось, ударили из каждой поры моего тела, не вызвав ни боли, ни удовольствия, но заставив меня почувствовать все нервные пути, по которым передавались эти боль и удовольствие, ощущения холодного и горячего, гладкого и шершавого, а также звук и вид, запах и вкус. Пути эти, проложенные в моем теле, мысленным взором я видел так же ясно, как дороги — на любой карте. Ни один призрак не мог добиться такого эффекта.

Пройдя сквозь меня, он сделал еще два шага и растворился в воздухе. Но пусть он исчез, до меня донеслись произнесенные им, с явно выраженным акцентом, слова: «Отключите главный рубильник».

Виктория Морс повернула голову, наблюдая за исчезновением призрака. Потом встретилась со мной взглядом.

Ни один из нас не произнес ни слова, но ей не пришлось ничего говорить, поскольку я и так понимал, что эта ее встреча с высоким худым мужчиной не первая, и мне ничего не пришлось говорить, чтобы она осознала, что поскольку происшедшее нисколько не удивило меня, я уже знаю о Роузленде достаточно много, так много, что представляю для них всех смертельную угрозу.

Апперкот правой пришелся ей в подбородок, удар левой — в правый висок, и она упала, как сетка с грязным бельем.

Я не гордился собой, не испытывал и стыда, но признаю, меня порадовало отсутствие в комнате-прачечной зеркала.

Никогда раньше я не бил женщину. Мало того что женщину, так еще и меньше меня ростом. Она не только была женщиной меньше меня ростом, но и очень походила на эльфа, то есть я чувствовал, будто ударил Динь-Динь. Да, я знаю, Динь-Динь — фея, не эльф, но я ничего не мог поделать со своими ощущениями.

Утешало меня лишь одно: я верил, что ей известны все черные секреты Роузленда, а потому она — плохая женщина. Она не могла работать здесь и не знать о страшной коллекции мертвых женщин в подвале под мавзолеем, куда вел тоннель из подвала особняка.

Хуже того, она, похоже, любила Ноя Волфлоу или, по меньшей мере, восхищалась им. И что за человек, прачка или нет, мог испытывать нежные чувства к мучителю и убийце женщин?

Я открыл ей рот, чтобы убедиться, что она не прикусила язык, когда я врезал ей в подбородок, но крови не обнаружил. Последствия моего удара ограничивались большим синяком и сильной головной болью. Я сожалел об этом, но не так, чтобы очень.

В углу комнаты-прачечной размещался швейный уголок. В ящике я нашел ножницы.

Порывшись в одежде, которую Виктория сунула в барабан одной стиральной машины, еще не включив подачу воды, я отобрал несколько предметов — ничего такого, о чем нельзя упоминать, — и разрезал на полосы, чтобы использовать их вместо веревок и для кляпа.

Работая быстро, тревожась, что она придет в сознание и начнет честить меня последними словами, я связал ей запястья, оставив руки впереди, а потом и лодыжки. Соединил эти путы между собой, чтобы она не смогла подняться на ноги.

Открыв дверь и выглянув в коридор, я поднял горничную на руки и перенес в помещение с котлами, расположенное по соседству, на той же стороне коридора. При всей ее стройности весила она куда больше Динь-Динь.

Я уложил Викторию в углу. От двери ее увидеть не могли, потому что обзору мешал бойлер, огромный, как третья разгонная ступень ракеты. Направившись к двери, я услышал, как Виктория начала что-то бормотать, словно спящий в тревожном сне.

Вернувшись в комнату-прачечную, я положил ножницы на место. Подобрал с пола нарезанные куски. Бросил ненужное в барабан стиральной машины. Захватил также наволочку с ножовкой.

Когда подошел к Виктории Морс, она стонала, но еще не пришла в себя. Я усадил ее спиной к стене, примерно так же, как сидели тридцать четыре женщины в подвале мавзолея, только она оставалась одетой, не подвергнутой пыткам, живой и по-прежнему обожала Ноя Волфлоу.

Из желтого пояса от хлопчатобумажных слаксов я соорудил петлю и набросил ее на шею Виктории. Свободный конец привязал к дюймовой трубе, которая выходила из стены и тянулась к бойлеру. Трубу закрепили жестко, и когда я изо всей силы дергал ее, она не подавалась и чуть потрескивала. Этого звука из коридора услышать не могли, а Виктория теперь не могла добраться до двери, перекатываясь по полу.

Я опустился на колени рядом с ней, ее веки задрожали. Вскоре она открыла глаза, но в первый момент не узнала меня. Потом узнала и плюнула мне в лицо.

— Мило, — я вытер слюну куском футболки, который отрезал чуть раньше.

Плевок, похоже, доставил ей некоторые неудобства, потому что она поморщилась и задвигала челюстью, чтобы оценить причиненный мной ущерб.

— Извините, что пришлось вас ударить, мэм, — повинился я.

Несмотря на боль, она снова в меня плюнула.

Я и на этот раз вытер слюну.

— Вам известно о мертвых женщинах в мавзолее?

Она посоветовала мне заняться сексом с самим собой.

— Очевидно, вы знаете о мертвых женщинах.

Она порекомендовала мне совершить прелюбодеяние с близкой родственницей.

При тусклом свете в помещении для котлов и бойлеров ее глаза цвета вылинявшей джинсы приобрели сине-лиловый оттенок, свойственный ядовитым цветкам белладонны. Они по-прежнему оставались большими и чистыми, но теперь никому и в голову бы не пришло принять их за глаза застенчивой и обаятельной девушки.

— Что это за место? Для чего служат все эти странные машины?

Почему-то она решила дать мне кулинарный совет, предложив пообедать вторичным продуктом, который выходит из моего пищеварительного тракта.

Достав пистолет из висевшей на ремне кобуры, я нацелил его ей в лицо.

— Кто этот мужчина, который заходил в комнату-прачечную?

Она не испугалась, продолжала смотреть на меня белладонновыми глазами и сказала, что я могу засунуть пистолет в некую часть моего тела, которая не предназначалась для того, чтобы служить кобурой.

— Не надо меня недооценивать, — предупредил я. — Я более опасен, чем выгляжу на первый взгляд.

Сообщив мне, что мое лицо, по ее мнению, очень уж похоже на обезьяний зад, она добавила: «Ты не выйдешь из Роузленда живым».

— Может, никто из нас не выйдет, — я вдавил ствол «беретты» ей в лоб. — Я убил много людей, мэм, и, подозреваю, мне придется убить кое-кого и здесь.

— Я тебя не боюсь.

— Вы, может, и нет, но я боюсь себя.

И я говорил чистую правду. Под предлогом спасения невинных я чего только ни натворил. Мои деяния копошатся в памяти, как черви в яблоке. Когда я сплю, они, извиваясь, ползают в моих снах, и я просыпаюсь в холодном поту.