Повернувшись, обнаружил, что особняка, сильно смахивающего на дворец, нет и в помине, словно резиденция Волфлоу растворилась в воздухе.

Место особняка занял щитовой дом с крышей из рубероида и четырьмя окнами, по два с каждой стороны распахнутой двери. Должно быть, дом для строителей, из которого я только что вышел.

В сотне футов от дома, по левую руку, я увидел еще один домик, маленький, несомненно, туалет.

Для большинства людей реальность проста, словно картина, висящая перед ними в раме их способности воспринимать мир, понятная и не вызывающая вопросов. Я живу, зная, что под наружным слоем есть еще множество невидимых, потому что на холсте снова и снова рисовали по уже нарисованному. Любой физик, хорошо знакомый с квантовой механикой или с теорией хаоса, знает, что реальность — это совокупность загадочных измерений и вероятностей, и чем больше мы о них узнаем, тем с большей ясностью понимаем, как много мы еще не знаем.

Поскольку осмысление реальности в значительной степени определяет мою жизнь, изумление редко отправляет меня в нокаут. Несмотря на исчезновение особняка, я удержался на ногах, но чувствовал себя Хитрым Койотом[24]после того, как по нему проехал бульдозер.

Ощущение, что архитектор проектировал этот особняк, использовав новую геометрию с каким-то добавленным измерением, о чем я упоминал ранее, не могло сравниться с шоком, который принесло с собой последнее открытие. Чувство, что комнаты могут быть связаны каким-то необычным способом, что в любой комнате или коридоре есть нечто большее, чем видит глаз, теперь воспринималось пророческим.

Далекий шум автомобильных двигателей вновь заставил меня взглянуть на запад. На асфальтированной, но очень узкой двухполосной дороге (одна — для проезда с севера на юг, вторая — с юга на север) появились два автомобиля, оба — фордовская «Модель Т», черные, с открытыми сиденьями для пассажиров.

Они разминулись примерно в том месте, где со временем возвели ворота в Роузленд. И тут же на севере появилось еще одно транспортное средство, фургон с тюками сена, запряженный парой лошадей.

Я стоял, дрожа всем телом, не столько от страха, сколько от загадочности происходящего. Сердце стучало молотом, и гораздо чаще, чем копыта лошадей по асфальту.

Лениво скользя по восходящим потокам воздуха, три утки пролетели над землей, молчаливые, как маховые колеса и вращающиеся сферы под мавзолеем, который еще не существовал.

Если созданные человеком самолеты и поднимались в эти небеса, то звались они бипланами, а не воздушными лайнерами. И в это время никто еще не перелетел через океан и не оставил отпечатков своей обуви на Луне.

Ветерок налетел с севера, а с ним и страх: если дверь в дом с крышей из рубероида захлопнется, связь времен прервется, и я уже не смогу открыть ее и вернуться в Роузленд двадцать первого века.

Останусь в мире, где нет пенициллина, вакцины от полиомиелита, тефлонового покрытия на кухонной утвари, романов Джона Д. Макдональда, музыки Пола Саймона[25], или Конни Довер[26], или Израэля Камакавивооле[27], удобной спортивной обуви, застежек «велкро».

С другой стороны, никаких тебе реалити-шоу по телевидению, вообще никакого телевидения, никаких атомных бомб, никакого агрессивного поведения на дороге, никаких разговоров по мобильнику в зале кинотеатра, никакой соевой индейки.

В итоге потери уравновесятся приобретениями, да только в столь далеком прошлом большинство моих друзей, которых я любил всем сердцем, еще не родились.

В спешке вернувшись в комнату, я захлопнул дверь, отсекая прошлое, в котором еще не зачали ни меня, ни моих родителей.

Прямиком направился к другой двери и открыл ее. За ней меня ждал коридор подвала, и, однако, повернувшись, чтобы взглянуть в окно, я увидел, что Роузленда еще нет.

Временный дом находился на земле, подвал — ниже уровня земли. Один существовал тогда, другой — теперь. И, однако, как-то их связали, в пространстве и во времени. Воздушный шлюз космического корабля служил переходным звеном между атмосферой в корабле и вакуумом космического пространства, эта комната связывала мгновение прошлого, которое уж лет девяносто как минуло, с настоящим.

Я закрыл дверь в подвал, вернулся к одному из письменных столов, сел на антикварный офисный стул, чтобы успокоить нервы и подумать.

Образно говоря, как Шерлок Холмс посредством логики прокладывал путь к решению с помощью трубки и скрипки, так и мне лучше думалось во время готовки. Но в данный момент недоставало гриля, и лопатки, и продуктов.

Через какое-то время я просмотрел все ящики, но не узнал ничего нового, за исключением одного: тот, кто работал за этим столом, во главу угла ставил аккуратность и порядок. О том же сказали мне и ящики другого стола.

Вернувшись к стопке чертежей на высоком столе, в штампе я обнаружил кое-что интересное. Разумеется, впечатляла печать архитектора. Звали его Джеймс Ли Блок, его мастерская (точный адрес указывался) находилась в Лос-Анджелесе. Под фамилией архитектора значилось следующее: «МЕХАНИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ — НИКОЛА ТЕСЛА».

О Николе Тесле я мало что знал. Его называли «гением, который осветил мир»: на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков он сделал для электрификации мира и обусловленной ею промышленной революции ничуть не меньше, чем Томас Эдисон.

В первый день моего пребывания в Роузленде, болтая с Генри Лоулэмом у сторожки, я узнал, что Константин Клойс интересовался как последними достижениями науки, так и сверхъестественным, спектр его друзей был необычайно широк, начиная от мистика и медиума Елены Петровны Блаватской и заканчивая знаменитым физиком и изобретателем Теслой.

Фамилия Блаватская на чертежах смотрелась бы более чем странно, и, естественно, она на них отсутствовала. Что бы ни происходило в Роузленде, я подозревал, что к сверхъестественному здешние странности никакого отношения не имеют, зато целиком и полностью завязаны на науке. Необычной науке, но тем не менее.

В широких невысоких ящиках бюро я обнаружил много чертежей механических систем, все подписанные Николой Теслой. Среди них увидел и сферы, и маховики на колоколообразных механизмах, и шестерни, которые вращались в подвале мавзолея, и многое другое.