«Ну и дичь…» – обреченно вздохнул Сварог. Однако промолчал:в шеренгах царило явственное оживление, ночные страхи помаленьку экипажпокидали. Считая произведенный эффект достаточным, Тольго неожиданно взревел:

– Команды «вольно» не было, акульи потроха вам вглотку!.. – И опять понизил голос: – А теперь я жду, что каждый из васпосчитает личным долгом приложить все старания, чтобы поймать затесавшегося внаши ряды изменника. Разделитесь на тройки, и пусть двое по очереди допросяттретьего о том, где он был и что делал сегодня ночью. Если заметите ложь,масграму Рошалю докладывайте немедля… А для начала я хочу, чтобы впередвыступили все, кто может что-нибудь важное сообщить о стоявшем ночью у штурвалаи бесследно сгинувшем матросе Готтане.

И ведь, что характерно, ни одну из своих пословиц неввернул. Хитрый шельмец, знает, как с командой обращаться…

Вперед моментально выступило пятеро матросов – и, чтохарактерно не менее, исключительно из гидернийских. Сварог внутренне напрягся:приказа стучать друг на друга как явно, так и скрыто он Тольго не давал – попричине возможного нанесения урона боевому духу, – однако хитрый боцман,как видно, знал, что делал…

Выяснилось, что Готтан запросто мог слопать чужой кусокпирога и особенно был падок на сладкое. Что Готтан был нерадив, и прежнийшторм-капитан однажды в запале распорядился вышвырнуть оболтуса за борт, новиновник на коленях вымолил прощенье. Что у Готтана в родичах писарь – конечно,не в самом Адмиралтействе, но на весьма почетной должности, да и сам Готтан иззажиточных мещан. В Катрании, столице Гидернии, его отец держал скобяную лавку,в которую запросто забегали адъютанты самого шудбината[16]Мадира. Что аккурат перед Исходом Готтан продул в «сто один» жалованье за тримесяца и старинную серебряную бритву, так что вечно побирался и клянчил бритвуу кого-нибудь из сотоварищей, причем просить у тоуран… простите, у клаустонцевбрезговал…

В общем, ясное дело, ничего ценного из этих рассказов Сварогне выудил. Подспудно он ожидал, что, опасаясь перекрестного допроса соседей встрою, «изменник» воспользуется поводом свалить вину на канувшего (похоже, сконцами) рулевого и окажется среди пятерых болтунов – а уж его бы Сварогвычислил в два счета. «Изменник» охаивал бы исчезнувшего рулевого самымнахальным образом, благо опровергнуть наветы было некому… Выступившие из строяматросики чистосердечно морщили лбы в потугах вспомнить что-нибудь этакое,однако все преступления, в которых они обвиняли Готтана, не стоили выеденногояйца.

Сварогу показалось было, что голос одного из пятерки весьмасхож с голосом невидимки, подслушанным ночью на камбузе. Он несколько разспециально переспрашивал матросика, заставлял повторять одно и то же… Нет,показалось. А Гор Рошаль со своей стороны бродил сомнамбулой меж разбившегосяна кучки экипажа и краем уха подмечал все хоть на йоту подозрительное. И черезкаждые десять шагов поворачивался к Сварогу и пожимал плечами. Дескать, всемимо. А жаль. Молчала даже благоприобретенная способность видеть ложь – пустьрепутацию уже и подмочившая, однако актуальности не потерявшая.

Сварог весомо поблагодарил болтунов, подчеркнул, чтополученным от них сведениям цены прямо-таки нет, одарил каждого центавром иотпустил. Экипаж расходился, вполголоса обсуждая нововведения и ночныестранности…

– Откройте-ка арсенал, – раздумчиво сказал СварогТольго. – Оружие раздайте, чует мое сердце, пригодится…

За его спиной раздалось виноватое покашливание. Это, вотсчастье-то, продрал зенки Пэвер и теперь благоухал на весь корабль вокругстойким перегарищем. Позади генерала, будто чтобы старик не сбежал, кривилагримасу Чуба-Ху.

– Мастер старший помощник, я вами недоволен, –яростным усилием сдерживая губы, дабы те не расползлись в улыбке, как можнохолоднее заявил Сварог.

– Граф, я чувствую себя, будто натер виски рауттанскимигрибами, – Пэвер потер небритый подбородок. – Навакой клянусь, этотстервец подсыпал в вино какую-то дрянь. Я видел, что свою кружку он даже непригубил. Но, старый дурак, не придал должного…

– Оставьте оправдания, мастер старпом.

– Нет, честное слово, я ведь и выпить-то успел всегодве кружки. Разве это норма? Комариный укус. Дробинка – а с ног свалилокапитально. Точно говорю: этот поганец пытался меня отравить. Жизнью клянусь,граф, на корабле творится что-то недоброе. Вон и Чуба может подтвердить…

– Я не уверена, – тихо сказала Чуба, на Сварога неглядя, – но отдала бы многое, чтобы оказаться на палубе другого корабля. Яне могу понять, что пытается завладеть кораблем, но стоит послушать крысиныйписк, как понимаешь размеры надвигающейся опасности… Это магия, но очень…странная. Я раньше такой не встречала. Морская магия…

– Где ты была ночью?

– Мне показалось, что на корабле есть кто-то чужой, –отрывисто проговорила Чуба-Ху. – Тот, кого раньше не было. И это… несовсем человек. От него пахло рыбой. Но не так, как от рыбака – он сам былрыбой…

– Человек-рыба? – нахмурился Сварог, спросилосторожно: – Вроде… тебя? Оборотень?

– Нет, – она совсем по-собачьи мотнулаголовой. – Когда я человек, то я человек, а когда волк – тогда я волк. Аэтот… этот был одновременно и человеком, и рыбой… Я не могу объяснить.

– А тебе это… не показалось? Тут, знаешь ли, многимпоследнее время мерещится черт-те что…

Чуба ничуть не обиделась.

– Я побежала за ним – туда, где вы храните порох, но онменя почуял, спрятался. Я не нашла. Он был. Это точно.

Люди-рыбы, час от часу не легче. Необходимо обыскать веськорабль, иначе…

От возглавляемой Рошалем группы подбежал матрос:

– Маскап Сварог, масграм Рошаль просит вас подойти кборту, – голос матроса опять вибрировал на грани паники – будто и нераспинался только что перед всей командой боцман Тольго ради поднятия боевогодуха.

– Что еще? – скрипнул зубами Сварог и решительнозашагал к компании, по пояс перегнувшейся через фальшборт, словно углядевшей забортом голую разбитную русалку. Помятый генерал и Чуба, естественно, двинулисьза ним.

– Что там… – рыкнул Сварог и прикусил язык.

Ответ и так был ясен.

На кабелот вокруг корабля вода была не зеленой, не синей, непо-ночному фиолетовой. Даже в вечных димерийских сумерках вода за бортом сиялаглубоким иссиня-черным цветом – не имела темный оттенок, а, как говориликлассики, была именно «радикально черного цвета». И не оставалось сомнений, чтовиной не вздыбившийся со дна ил: в данное время и в данном месте это был«природный» цвет воды. А в бисты надвигался туман – белесый, плотный, густой,как кисель…

Чувствующий себя виноватым и стремящийся искупить винуПэвер, хотя его никто не спрашивал, забубнил: