Сварог. Чужие паруса - Александр Бушков

Плавать по морю необходимо.

Жить – не так уж необходимо.

Гней Помпей, римский полководец

Дым был повсюду.

Черный копотный дым, поднимающийся из четырех трубброненосца «Адмирал Фраст», смешивался с белесым дымом горящих кораблейсюзерената Тоурант. Тот дым в свою очередь вплетал свои клубы и спирали в серыедымы, что приносили ветры от пожарищ и полыхающих вулканов, и всю этучерно-белесо-серую муть не мог разогнать даже шквальный ветер, беспрестаннодующий с океана. Пока видимость была – кабелота два в глубь материка, небольше, а дальше все скрывалось в темноте, беспросветной и плотной, как вата,подсвеченной лишь багровым отсветом пожаров и изредка прореживаемой далекимизловещими всполохами… Что творилось там, в глубине Атара, понять былоневозможно. Полное ощущение, будто дым поглотил весь мир.

Собственно говоря, так оно и было на самом деле.

Весь мир превратился в один громадный пожар. Даже сквозьстекло иллюминатора доносились отдаленные гулкие удары, будто где-то там, загоризонтом, великан лупит со всей дури в исполинский барабан.

Вот, значит, что такое конец света… Мастер Ксэнг, баронПальп, шторм-капитан[1] «Адмирала Фраста», разглядывая изходовой рубки берег в подзорную трубу, испытывал смешанные чувства и попутнопытался в этих чувствах разобраться. Было ли среди этих чувств сожаление? Илигоречь утраты, боль от потери родины? Пожалуй, да. Присутствовали в его душе исожаление, и горечь, и боль, но ведь с другой стороны… С другой-то ведь стороны– кто еще из высших офицеров флота Его величества короля Великой Гидернииудостоился такой чести – до последнего момента оставаться в смертельно опаснойблизости от погибающего Атара и следить, чтобы никакая скверна не покинула егоберегов? Если честно, то совсем немного офицеров, считанные единицыизбранных, – остальные уже давно в открытом океане, сопровождают конвойгражданских судов, со всех ног улепетывающих подальше от наступающей Тьмы… Исреди избранных – он, Ксэнг, барон Пальп. Так что есть, господа, есть чемгордиться. Так что – уж кем-кем, а капитаном, тоскливо смотрящим из шлюпки насобственный тонущий корабль, он себя отнюдь не ощущал.

И главным образом потому, что экипаж «Адмирала Фраста» своюзадачу выполнил: устранил помеху на славном пути Гидернии к величию. Уничтожилфлот Тоуранта. Спас Граматар от возможной скверны… Пора командовать отход. Напалубе все закреплено по-штормовому, наверху никого, кроме горстки вахтенныхматросов и офицеров. Остальные с нетерпением ждут команды на своих боевыхпостах. Дымы и отдаленный грохот – это, в общем-то, сущий пустяк по сравнению стем кошмаром, что вскорости начнется у берегов Атара. Так, затишье переднастоящей бурей. До того момента, как разбуженный катаклизмом океан вприбрежных водах вздыбится исполинскими, достающими до кратеров вулкановволнами и закружит гигантскими водоворотами, осталось всего несколько часов –если верить расчетным таблицам Отдела последнего рубежа безопасности. Самоевремя уходить. И если бы не одна досадная мелочь…

Ксэнг, барон Пальп, медлил. Поскольку, водяная смерть,возникла внештатная ситуация.

– Не вижу, – сказал он, старательно водя окуляромподзорной трубы вдоль кромки берега.

– Левее рухнувшего утеса, правее горящей рощи, напротивпесчаной отмели, – без малейшей задержки уточнил стоящий чуть в сторонкеграм-капитан[2] Рабан.

– Все равно не вижу, – хмуро повторил Ксэнг.

Он не любил внештатные ситуации. Когда в безукоризненноотлаженную работу вдруг вкрадывается неучтенный фактор – это неправильно.Так быть не должно. Значит, это его, шторм-капитана, недочет, не предусмотрелвсе возможные случайности…

Впрочем, такую случайность предвидеть было практическиневозможно.

Он с треском сложил бесполезную трубу и бросил ее наштурманский стол: не только дымы затрудняли осмотр берега – стекло иллюминатораснаружи было покрыто копотью и изгажено птичьим пометом. Матросы с очисткойпалубы не справлялись – пепел с серых небес сыпался непрестанно, крупнымихлопьями, как пух из распоротой подушки, да и полчища птиц, оккупировавшихмачты и надстройки «Адмирала Фраста» в поисках спасения от неминуемой гибели,гадили так, что «Адмирал Фраст», эта гордость гидернийского флота, постепеннопревращался в форменный курятник.

Ксэнг обернулся к Рабану:

– Покажите-ка еще раз, что они там передали…

Рабан с готовностью протянул сложенный вдвое листок.

«Шторм-капитану. Шпора. Приказываю незамедлительно выслатьразъездной катер к точке отправки данного сообщения, – значилосьтам. – Имею информацию, жизненно важную для будущего всей Г.».

– Это все? – спросил Ксэнг, зачем-то перевернувдепешу. С обратной стороны листок, разумеется, был девственно чист. – Безподписи?

– Без. Сообщение было повторено восьмикратно, слово вслово… причем в последний раз прервалось на полуслове.

«Шпора» испокон веков в гидернийской системе кодовыхсигналов означала: «Крайне срочно, адресату передать незамедлительно». Плюс ктому – «приказываю». Приказывает он, видите ли… А ведь на тоурантском берегусейчас нет никого из резидентов островного государства. Не может быть. Недолжно быть…

– Так. – Ксэнг в третий раз перечитал загадочноепослание, написанное каллиграфическим почерком штатного шифровальщика. Нопонятнее отнюдь не стало. – Давайте-ка все сначала… – Онпоморщился. – Да и расслабьтесь вы, в конце-то концов. Не на докладе же вАдмиралтействе.

Рабан едва заметно изменил позу на чуть более непринужденную(тихонько звякнула дворянская перевязь со шпагой на боку), мельком глянул накорабельный хронометр, укрепленный над дверью люка из рубки, и монотонноповторил рапорт, глядя куда-то поверх головы командира… Кажется, даже слово вслово повторил:

– Три четверти часа назад ютовым вахтенным наблюдающимбыли приняты семь, с перерывом в минуту, однотипных шифрованных сообщений сберега. Факт приема, согласно Кодексу, был подтвержден сигналом ютовогопрожектора. Поскольку каждому сообщению предшествовал общефлотский сигнал«Особое внимание», депешу немедленно отправили на дешифрацию. Затем был подансигнал «Назовите себя», но ответа не воспоследовало… После расшифровки депешанемедленно доставлена шторм-капитану в ходовую рубку… Рапорт закончен.

Барон Ксэнг остался невозмутим, хотя и побелел губами.