Оболонский озадаченно кивнул Ванде, получил ответный томный кивок и многозначительную улыбку. Похоже, папенька не сообщал ей последних известий? Тауматург поспешно отошел, ведя в поводу лошадь, пока бургомистрова дочка не задержала его каким-нибудь дурацким вопросом и пока его отъезд еще выглядит достаточно вежливым.

– Господин Оболонский, – напевным чарующим голосом произнесли совсем рядом, – Какая неожиданная встреча.

А вот это и вправду было полнейшей неожиданностью.

В только что проехавшей и остановившейся совсем неподалеку коляске сидела Екатерина Ситецкая. Повернувшись в пол-оборота, чуть опустив голову в сторону, не глядя на Константина, она ждала, предоставляя ему самому принять решение – подойти или уйти.

Сегодня она изменила своему трауру. Сегодня она была в ажурно-белом открытом платье, выгодно подчеркивающем красоту ее плеч и рук, высокой груди и тонкой талии. Игра света и тени, так ценимая в кружеве, сослужила Катерине хорошую службу: с ее широчайшей, легкой и изящной шляпки спускался к шее водопад нежнейших кружев, скрывая уродство, делая из мешанины шрамов лишь намек на тайну, и не препятствуя любоваться открытыми прелестями.

– Не ожидал Вас здесь увидеть.

Катерина удовлетворенно откинулась назад, протягивая тонкую кисть в ажурной перчатке.

– Я и сама удивлена собственным порывом. Наверное, жизни захотелось.

– Неужели Вы нашли жизнь здесь? – усмехнулся Оболонский.

– Нет, – искренне рассмеялась она, – Но надеялась. Жаль, я не знала, что и Вы в городе.

– Увы, мне нужно уезжать.

– О, и я не собиралась здесь задерживаться. Какое совпадение.

Коляска неторопливо двигалась вперед, увозя прелестную женщину в белом. Рядом ехал всадник. Он был молод, решителен и хорош собой и ему очень нравилась женщина в белом, раз он так легкомысленно рисковал опоздать предупредить друзей, которым грозил скорый и неминуемый арест.

Но стоит ли об этом?

– Барин, барин, – задыхаясь от скорого бега, тоненько пропищал мальчонка лет десяти, безрассудно бросившись под копыта лошади, да так споро, что Оболонский едва успел натянуть поводья, – Передать велели.

Мальчишка, раскрасневшийся от бега и жары, тяжело дышал и смотрел испуганной собачонкой. Широкая сорочка неопределенного бурого цвета сползла с одного плеча, штаны висели на честном слове, в руке – мятый конверт из грубой почтовой бумаги.

Оболонский разорвал конверт, на обороте которого размашисто было написано:

«Плохие новости. Это очень срочно. Жду за Ратушей, правый ряд, цветочная лавка. Порозов».

Выходит, отряд в городе? И скрывается?

– Садись, малец, – Оболонский протянул руку вспыхнувшему восхищением мальчишке, одним рывком усадил его позади себя, и с извиняющейся улыбкой обернулся к Катерине:

– Простите, дела.

– Что ж, не судьба, – меланхолично заметила Ситецкая, скривив красивые губы в холодной улыбке, – Она вообще создание странная, эта Госпожа Судьба. То балует, а то петлю на шее тянет. Трогай, Джованни.

В правом Торговом ряду, что за Ратушей, цветочных лавок не было. Их вообще там не было. Одна была на противоположной стороне площади, но о Порозове в ней ничего не слышали. С утра заказали два букета из роз и лилий, но никто никому свиданий не назначал.

Мальчишка, как только коснулся земли и получил свою заветную полушку, улепетнул что есть сил, а потому узнать, от кого он получил конверт, так и не удалось.

Только теперь Константин начал понимать, насколько странным было это послание. Выходит, кто-то желал задержать его в городе подольше? Попадаться на глаза бургомистру в его планы не входило, догонять Катерину было поздно, а потому Оболонский пришпорил лошадь и бросился в местечко Заполье что есть сил кратчайшей дорогой. Пока не поздно. А то, что люди Порозова в беде, он уже не сомневался.

При появлении Оболонского запольский трактирщик согнулся в радостном поклоне и продемонстрировал щербину в зубах.

– Я ищу Порозова, Алексея. Они здесь не появлялись?

– Третьего дня, кажись, только, – воодушевленно сообщил трактирщик.

– А сегодня?

– Не, сення не было, – мужик перекинулся через бочонок, выгибаясь дугой в сторону открытой задней двери, – Гузик, Лексея не видал? А? Лексея, говорю, не видал? А-а-а. Не, не видал, – нахмурился было и тут же радостно осклабился:

– Так ты, барин, здеся его обожди. Я те такого пивка налью, закачаешься. И в Трагане лучшего пивать не будешь! Эй, эй, барин, погодь, – вдруг всполошился трактирщик, тщательно вытер руки засаленной тряпкой и осторожно вытащил из внутреннего кармана внушительного фартука мятый-перемятый конверт.

– Это от Порозова? – недоуменно покосился Оболонский.

– Не, – радостно осклабился мужик, – То тебе, барин.

– От кого? – подозрительно спросил маг, брезгливо рассматривая конверт. Мытье посуды можно исключить, а вот истекающий жирком поросенок, прижатый к широкой груди трактирщика, явно оставил следы на толстой коричневой бумаге.

– Та кто ж его упомнит!

В конверте был клочок бумаги. Оболонский недоуменно приподнял брови – то была часть страницы из какой-то книги, небрежно выдранная из переплета и оборванная так, что осталось лишь несколько строк текста. Печать была дрянной, буквы через раз не пропечатались, типографскую краску явно жалели. Но прочесть – с трудом, да после жира – удалось.

«…русалочьи игры. Если человек поддастся на обольщение, его либо убьют, либо сделают своим возлюбленным. Поверье гласит, что избавиться от русалки просто – уколоть ее иглой, тогда они поднимут визг и спрячутся в воде. То же поверье считает, что самая большая радость у русалок бывает, если кто-то убьет водяного, потому как ходят они подневольными под водяным с того момента, как станут русалками. Однако ведьмак должен знать, что убив водяного, благодарность русалок не получит, а то и наоборот.

Самым вольготным временем для русалок считается Русалочья неделя, по обыкновению начинающаяся в новолуние в начале или середине августа. Однако ж в отличие от людских поверий, что русалки любят танцевать и качаться на ветвях под полной луной, ведьмак должен знать, что при зарождающейся августовской Луне русалки, а також иные водные бестии, получают наибольшую силу для своих пакостей, а к полнолунию силу почти что теряют и прячутся в воде до будущего лета…»

Поперек текста шла широкая надпись: «Берегись!» – чернила размазались от жира и воды, но буквы слишком хорошо выделялись, чтобы не броситься в глаза.

Оболонский повертел бумажку в руках, перечитал еще раз. Кто-то узнал о том, что он и Аська едва не убили водяного? Ну да, а это послание от русалки. Или, может, опасения писавшего относились к Русалочьей неделе, именно сейчас набирающей силу, а Константину как раз хотелось предъявить претензии к водникам? Или текст вообще не имел никакого отношения к угрозе, а у писавшего под рукой просто не нашлось ничего более подходящего? Правда, далеко не каждый здесь умеет писать и тем более далеко не у каждого в хате хранится книга неких ведьмачьих советов, судя по содержанию клочка бумажки. Но если подобная книга была, скажем, у Порозова или Стефки, не раз ночевавших здесь же? А писавшему лень было искать более подходящий клочок бумаги, на котором удобно черкануть словечко? И вообще, предупреждал неизвестный или угрожал?