– Ты водяного слышишь? – быстро спросил Оболонский.

Лицо у Аськи настороженно вытянулось, глаза посуровели, зрачки медленно повернулись слева направо и замерли.

– Ховается, бести, – глядя прямо на тауматурга, ответил Аська.

– Прячется? – переспросил тот, – От тебя? Боится?

– Не, – коротко ответил видец, – Боится не я. Боится Хозяин.

– Ты можешь узнать у него, кто Хозяин?

Аська молча раздумывал, не отрывая взгляда от Константина. Веселость сошла с его облика целиком, скулы неуловимо заострились, губы сложились жесткой складкой, глаза стали холодными и отстраненными. Теперь он куда больше походил на человека, способного применять силу и убивать, но такая перемена Оболонскому совсем не нравилась.

– Он еще не совсем оправился, – беспокойно встрял в разговор Лукич, осторожно подходя сзади.

Оболонский промолчал.

– Я пробую, – кивнул Аська, хватаясь за амулет, висящий на груди.

– Постой, – кинулся к нему Оболонский. Тауматург сел перед видцем на колени, достал из своей вместительной сумки стеклянный пузырек и отпил маленький глоток пахучей жидкости. Снадобье привычно обожгло горло и взорвалось пожаром в желудке. «Осторожно бы надо с эликсиром», – мимоходом сказал сам себе маг, ощущая, как предельно обостряются органы чувств, – «Так и слабоумие заработать недолго». Тогда он еще не знал, что вопреки всякой осторожности, в ближайшие дни снадобьем ему придется пользоваться слишком часто.

– Давай, – кивнул он видцу, хватая того за запястья. Органы чувств взорвались чужими ощущениями, однако Оболонский прекрасно понимал: то, что он чувствует, лишь очень бледное отражение чувств Аськи. На мгновение он содрогнулся, подозревая, какому испытанию подвергает неокрепший после ранения организм парня.

Поляна перед хутором, берег озера да и само озеро неуловимо изменились. Снадобье позволяло ему не только частично разделить ощущения Аськи, но и усилить свои собственные, а это значило, что он способен не просто увидеть водяного внутренними глазами видца, но и заметить следы волшбы – того, на что сам Аська не годился.

…Реальность изменилась, тауматург, смотрящий глазами видца, был ни здесь, на берегу озера, ни там, в потустороннем мире. Образ водяного, далеко не такой, как его представляет обыватель, заслонил собою все в сознании – существо, состоящее из грязной воды, перегнивших водорослей, тины, зеленой ряски, полуразложившихся жаб и прочего, чему нет строгого определения, металось из стороны в сторону, роняя невесомые брызги. Бестия тряслась в страхе, пыталась вырваться из захвата Аськи и уйти в спасительную иную реальность, недоступную силам человека, но не могла.

– Покажи человека, которого ты боишься больше, чем меня, – раскатом грома в сознании обманчиво миролюбиво прозвучал голос Аськи – уверенный, грозный, пугающий и совсем не похожий на тот дружелюбный, чуть картавый голосок улыбающегося золотоволосого юноши.

Водяной застыл. На мгновение Оболонскому показалось, что бестия превратилась в лед – такой крайней степенью оцепенения оказалась скована она. Ужас, волнами доходящий через сознание Аськи, ошеломлял.

– Покажи, – еще раз попросил видец, добавив толику угрозы. Это было излишним. Высокий пронзительный вой острым сверлом вонзился в мозг. Водяной, чей ужас сорвался в совершенно неконтролируемую панику, с недюжинной силой закачался из стороны в сторону, вырываясь из захвата. Сила, удерживавшая бестию, разрывала ее полупризрачную плоть, заставляла ошметки летать вокруг. Водяной, вопреки чувству самосохранения, упорно продолжал разрушать сам себя. Это причиняло ему страшную боль, но явно было лучше того, что его ожидало из-за ослушания Хозяину.

Аська отпустил.

«Нам так и не удалось ничего узнать» – мрачно подумал Оболонский.

«Кое-что я успел заметить», – раздался в его голове спокойный ясный голос Аськи.

«Разглядел, что за человек?» – жадно спросил маг, обрадованный возможностью порасспросить видца без языковых проблем.

«Бестии видят людей не так, как мы. Не глазами. Если бы я… смог увидеть этого… человека так, как вижу бестий, я… бы… его… узнал…».

Внутренняя речь Аськи, поразительно складная, пока ее не сковывало внешнее незнание языка, становилась все глуше и медленнее. Тауматург спохватился. Окинув быстрым взглядом линии магических сил над озером, он резким движением вытолкал видца из состояния погруженности. И вовремя – на мгновение широко распахнув глаза и несильно сжав руку Лукича, Аська потерял сознание.

Пока лекарь хлопотал над юношей, тихо и недовольно бурча себе под нос, Оболонский поспешно обошел вокруг останков хутора, внимательно приглядываясь к сгоревшему дому, поковырялся носком дорогого сапога в пепле и замер в задумчивости, глядя в никуда, а точнее, на воды лежащего внизу озера и густой зеленой стены леса на противоположной стороне. Потом обернулся к лекарю.

– Как только Аська придет в себя, собирайте вещи и уезжайте отсюда. В Заполье, например. Оставьте записку остальным, они скоро будут. И не задерживайтесь здесь надолго.

– Почему? – сдержано спросил Лукич, прекрасно зная, что за этим последует.

И точно. Оболонский не стал тратиться ни на объяснения, ни на прощания. Он молча вскочил на лошадь и ускакал, так ни разу и не обернувшись.

– Ах, милостивый мой государь, да что Вы говорите? А такой хороший человек казался, – в подтверждение своих расстроенных чувств бургомистр слоновьим ревом высморкался, пошаркал туда-сюда и опять припал к свету, к раскрытому окну, почти высунув шуршащие листки письма наружу. Подслеповато щурясь и шевеля губами, он читал, в то время как человек, бывший за его спиной в гостиной, продолжал что-то невнятно говорить.

– Да, да, непременно пошлю людей в Заполье их арестовать. Завтра же поутру. Нет, сударь, сегодня уже поздно, – с плаксивой капризностью отвечал Сигизмунд Рубчик невидимому собеседнику, одновременно пытаясь на свету прочесть написанное, – Подумать только, мой добрый Алоизий, столько лет в архиве… Но граф Оболонский… Вы о нем не ошиблись? Нет? Да-да, с величайшей осторожностью, не извольте беспокоится. Ах, как я наказан за свою доверчивость… Да-а, Вы правы, дорого обходится…Какой конфуз… И Вам доброй ночи! И передайте господину Меньковичу мой нижайший поклон, и передайте, что я непременно жду его, в любое время, когда он будет в Звятовске. Мои двери всегда открыты для него…

Под окном бургомистрова дома, на той его стороне, что фасадом выходила на городскую площадь, время от времени поглядывая на часы, неторопливо прохаживался молодой человек приятной наружности. Он был совершенно спокоен, однако явно ожидал кого-то, а когда бурчание бургомистра над его головой утихло в глубине гостиной, быстрым шагом прошел к парадному входу и вдруг наклонился, чтобы поднять упавшую газету. Вышедший из дверей бургомистрова дома человек прошел мимо него, не обратив ни малейшего внимания и едва не задев.

Седовласый, лет пятидесяти, с вальяжной походкой и высокомерно запрокинутой головой, недавний гость бургомистра других людей вообще не замечал. Успешно завершенное дело, в результатах которого он с самого начала и не сомневался, в очередной раз убедило его в том, что искусство манипулирования штука полезная, но не сложная. Бургомистра он презирал, как, впрочем, и большинство представителей рода человеческого.