когда Алтон Грейсвуд пронзил око твоего отца копьем. – Я немного отошел, чтобы Серрин смог сесть. – Их войско сильно превосходило наше численностью, но когда пал и Джоун, принц Грейсвуд, они отступили. Положили конец войне, которую сами же и развязали, словно были судьями, присяжными и палачами сразу, а мы – всего лишь зверьем, обязанным слепо им повиноваться.

Алтон Грейсвуд – это имя эхом отдалось у меня внутри, отложилось во мне проклятьем, и я принял его и поддался желанию стереть его с лица земли.

Серрин утер грязной рукой щеку, перепачкав ее, но его это не заботило.

– Она отправилась туда с надеждой, и именно надежда убила твою мать. Надежда на то, что другие окажутся не добрыми и хорошими, но хотя бы честными и справедливыми. Надежда убивает, – прошипел он и поднялся на ноги. – Так что убивай ее первым и дерись. Дай всему этому материку понять, какую смертельную ошибку они совершили, когда отняли у нас твоих родителей.

Я перекинулся в привычное обличье, израненный и изувеченный внутри куда сильнее, чем снаружи, – но что-то изменилось.

Что-то необратимо изменилось, когда я всмотрелся в мрачные лица тех, что окружили нашу площадку. Кто-то просто с ужасом глазел на нас, у иных в глазах стояли слезы, некоторые кивали, подтверждая, что все сказанное Серрином – правда.

Я и сам знал, что это правда. Я знал эту историю, но не догадывался, до чего болезненно отзовутся во мне ее подробности – от этой ледяной суровой правды кровь застыла у меня в жилах, а то, что осталось от сердца, покрылось коркой льда.

Я подобрал меч – в сравнении с тем, что теперь тяготило меня, он казался невесомым.

Серрин широко улыбнулся, сморгнул слезы и кивнул:

– Вот вы и явились, мой король.

* * *

Ни за что на свете я бы не притронулся к другой, но моей лебеди не обязательно было об этом знать.

Как не знала она и того, что я стоял посреди некогда красивого городка под названием Тулан.

Разумеется, я с наслаждением наблюдал, как ревность замещает ее потребность ненавидеть меня. Я упивался этим зрелищем и не насытился им, но видеть Опал мне по-прежнему было невыносимо. Пока что. Одного лишь взгляда в ее пытливые золотистые глаза, беспомощно смотревшие в бальный зал у меня за спиной, что полнился игроками, драчунами, распутниками и моими кровными родственниками, было достаточно, чтобы пробудить во мне желание помучить ее еще немного.

И она не то чтобы этого не заслуживала.

Огонь танцевал у меня на ладони, но обжигал он не так сильно, как тот лед, с которым оставила меня лебедь. Она играла со мной. Хитрила. Пыталась превратить меня в свою безвольную марионетку, которую могла бы перекроить и одурачить.

Вскоре моя лебедь узнает, во что ей обойдутся такие игры.

Но когда я уже собрался было сжечь этот городишко дотла, что-то остановило меня, и я метнул огонь в пару деревьев, росших неподалеку. Заскрежетав зубами, я рявкнул:

– Уходим.

– Сегодня костра не будет? – спросил Тесак, подбежавший ко мне с охапкой книг и бутылкой крепкого спиртного.

Я устало зашагал вперед по кровавым лужам, что образовались из-за дождя и разрушения их обожаемого колодца.

– Если мы все тут сожжем, то и нам ничего не останется, когда мы займем эти земли.

Зная, что я прав – а я всегда, мать его, был прав, Тесак обернулся и приказал волкам и нашим новым друзьям прекратить разбой и убираться. Кожа у меня под перепачканными кровью доспехами вдруг начала зудеть, словно ее атаковали паразиты.

Прошло несколько драгоценных секунд, прежде чем я вспомнил, что как-то раз уже испытывал этот зуд.

Я сорвал с себя металлические латы, бросился к лошадям, но зуд не утих, и, зарычав, я перекинулся и взмыл в небо.

Ветер приветственно загудел, его шум наполнил мои уши, крылья со свистом рассекали воздух, не способные нести меня достаточно быстро, ущелье подо мной перешло в море, а зуд превратился в настойчивое жжение.

Выругавшись, я с чудовищной скоростью бросился вниз, к утесам.

Опал. Я все понял еще до того, как переместился в Цитадель и нашел ее спустя несколько тянувшихся вечность минут. Оправляя на ходу рубашку, я вбежал в темницу – кожа просто пылала – и, увидев ее, как вкопанный застыл у входа.

Голая, в засохшей крови, на каменном полу.

Что-то хрустнуло, но я знал, что здесь никого, кроме нас, нет. То было не что иное, как каменное сердце у меня в груди, по которому с каждым натужным ударом расходились трещины.

Дверь в другом конце темницы скрипнула и открылась. Вошел Серрин с кадкой мыльной воды, за ним семенил целитель. Дядя остановился, и целитель чуть не врезался в него, но вовремя отступил в сторону.

– Дейд, – заморгав, произнес Серрин.

Глаза заволокла кровавая пелена.

Он прикасался к ней. Он… он мучил ее. Он, чтоб его, изранил ее безупречное тело.

Он повыдергал ее перья – несколько штук парили в воздухе, остальные лежали в мешке, что стоял за ней у стены.

Он надругался над моей лебедью.

– Дейд, просто по-послушай. – Серрин поставил кадку на пол и сделал шаг в мою сторону. – Все не так плохо, как… Кх-х.

Я схватил его за шею и бросил в стену. Он врезался в нее с такой силой, что та чуть не треснула. Раздался тошнотворный хруст, посыпалась цементная крошка, и он без чувств рухнул на дрожащий пол.

От этой встряски очнулась Опал – ее судорожный вздох чуть не разорвал меня надвое.

Кулаки сжались сами собой, когти впились в ладони, я застрял между формой мужчины и зверя, ощущая острое желание прикончить Серрина. Позаботиться о том, чтобы он больше никогда не смог ни посмотреть, ни поднять руку на нее – на кого угодно.

И тут она выдохнула: «Тулан», и мне захотелось вонзить когти в собственную грудь, броситься к ее перепачканным в крови ногам и взмолиться о прощении. Расспросить ее о том, какой жизнь была прежде, что она знала о ней и как мы можем все восстановить, если только она простит меня.

Но Опал не простит. Она никогда меня не простит. Потому что я был говнюком, который только и делал, что прилагал для этого все усилия.

Поэтому я бросился к ней, принялся успокаивать ее, убрал волосы с ее лица, а затем осторожно снял цепь с изукрашенной синяками шеи. Кровь все еще сочилась из глубокой раны у нее на плече, и я накрыл порез ладонью и велел ему затянуться. Рана закрылась, но лишь ненадолго – ей требовался уход настоящего целителя.

Меня замутило, гнев и волнение схлестнулись друг с другом, усиливаясь с каждым моим отрывистым вздохом. О звезды, сколько крови. Везде была эта проклятая кровь. Другая рука ее тоже была изранена, но не так сильно, хотя и на ней плоть была пробита насквозь.

Бросив взгляд на полный мешок пропитанных кровью перьев, я с трудом сглотнул.

– Лебедь, – прохрипел я.

Веки Опал дрогнули и закрылись, и я осторожно поднял ее на руки, а затем кивнул целителю, который наблюдал за нами взглядом бледно-карих глаз.

– Следуй за мной.

23

Опал

Когда я проснулась, в голове стоял туман – шелковистые воды сна схлынули с меня, словно кто-то стянул мягкую простыню, которой я была укрыта.

Целитель смягчил и притупил боль в обеих руках, но она все равно явственно ощущалась. Прищурившись от солнечного света, что лился в окна за кроватью, я осмотрела руки, но увидела лишь слегка измаранные кровью бинты.

Я опять погрузилась в забытье без снов, а сопроводило меня в него тихое поскуливание.

Когда я снова открыла глаза, в небе сияли звезды, а луна высвечивала зверя, ходившего кругами в изножье моей кровати.

Этот гигант, покрытый белым мехом, делал пять шагов в одну сторону, разворачивался и шел обратно. Я наблюдала за ним, завороженная плавной грацией могучего тела. Его лапы были настолько мощны, что, топнув посильнее, он мог бы пробить дыру в полу.

Но дух у меня захватило при виде его крыльев. Шерсть на них была настолько тонкой, что поначалу они показались мне кожистыми. Ближе к краям мех на них становился гуще и переходил в перья сливочного цвета. Прижатые к бокам, эти огромные крылья шелестели, когда зверь то и дело тяжко вздыхал.