по большей части та же, но только ели они ее все вместе и за столом. Там были и горчица, и кетчуп, и ломтики «Чудо-хлеба»[20], в которые сосиску можно было завернуть.

У Джуни был сын его возраста: зашуганный, мелкий мальчишка, который заикался, когда нервничал; давился согласными, столпившимися у него во рту. Рэнди родился маленьким, маленьким и остался; в целом это было не самое страшное из того, что могло случиться с ребенком, но в середине шестидесятых в государственной школе в северных Аппалачах этот факт послужил причиной самых гадких происшествий. Рэнди Тибодо – технически сводный брат Виктора – был коротышкой, и это был факт. Но макать его головой в унитаз – признанное и проверенное временем наказание за коротышковость – казалось излишним. Будучи самым крупным мальчишкой в классе, Виктор чувствовал, что на нем лежит определенная ответственность за поддержание порядка, как на младшем окружном шерифе. Когда голову его сводного брата окунули в унитаз, он не позволил ей там задержаться.

После того случая в туалете для мальчиков Рэнди не сказал «спасибо». Он благодарил Виктора молча, бессловесно, всю оставшуюся жизнь.

Джуни не была добродетельной, но Виктор питал к ней нежные чувства и расстроился, когда она умерла. Ее дни всегда начинались с пяти минут судорожного, надсадного кашля, который поднимал весь дом. Он был ее частью, как сдавленный смех, шероховатый голос и украшенный бисером портсигар, в котором лежали ее «Вирджиния слимс» с рекламы на обороте «Космо». Джуни хранила стопку старых выпусков в единственной ванной, что оказалось весьма на руку юному Виктору, который в одно горячечное подростковое лето дрочил на них дважды в день. Он был просто мальчишкой и ничего не знал о сексе. Без молоденьких потаскушек, похотливо глазевших со страниц «Космо», он и член свой вряд ли бы нашел.

Журналы учили, чего тебе положено хотеть.

Молодые потаскушки сопровождали его в тренировочном лагере, во Вьетнаме, на стоянках дальнобойщиков. Женщины с тех фотографий сейчас, наверное, уже бабушки, но об этом ему думать не хотелось. Спустя пятьдесят лет их юные тела и лица все еще оставались выжжены в его памяти; мысленном хранилище изображений, которые он запросто мог полистать, когда придет нужда.

Теперь же, когда он по ночам тянулся к члену, его мысли заполняли другие фотографии.

КОГДА «ЗАЛ ПОЗОРА» БЫЛ ДОДЕЛАН И ЗАПУЩЕН, он создал закрытую версию сайта только для себя. Он отобрал лучшие снимки и собрал из них слайд-шоу с плавными переходами.

Время от времени его внимание привлекала какая-нибудь конкретная девушка. В Сан-Диего была одна блондиночка с веснушками. Виктор придумал ей имя и полноценную биографию. Бонни было двадцать три, она работала воспитательницей в детском саду. Когда однажды на шоссе у нее сломалась машина, ее изнасиловал (белый) незнакомец. Она была в этом не виновата; Виктор знал это наверняка, поскольку представил это событие в мельчайших подробностях. Он воображал, как прижимает ее к себе и утешает, ласково, но твердо объясняя ей ее долг перед белой расой, и Бонни со слезами признает, что он прав. Лишь благодаря Виктору ее бесценный белый малыш оказывается спасен.

Надо сказать, что таких как Бонни там было мало. В основном в «Зале позора» были одни шлюхи.

Иногда это можно было определить по их виду: по волосам неестественных оттенков, татуировкам и вызывающему макияжу. Некоторые были жирные или откровенно уродливые. У одной в носу было настоящее кольцо. Виктор не представлял, какой мужчина захочет сношаться с подобным существом. Однако на деле большинству из них он бы засадил и сам.

Он наложил на слайд-шоу музыку.

Падшие женщины были повсюду, трахались направо и налево без единой мысли о последствиях. Зарождавшаяся вследствие этого бесценная жизнь была всего лишь неудобством, вопросом, который нужно уладить. За целую жизнь блядства самка могла убить умопомрачительное количество детей; по подсчетам Виктора – до шести в год. Разумеется, чтобы забеременеть шесть раз за год, трахаться нужно в колоссальных количествах. Судя по виду, этим большинство из них и занимались.

Они убивали своих детей, чтобы продолжать трахаться.

Он откинулся на стуле и наблюдал парад шлюх.

Он крутил слайд-шоу на повторе. Иногда засыпал под него. В свои шестьдесят он заново открыл для себя удовольствие дневного сна. Медленное ковыляние в сторону слюнявой старости было сродни возвращению к раннему детству.

Он видел неестественно яркие сны. Виктор винил в этом таблетки. Врач из Вирджинии прописал их для его простаты, которая все еще выполняла функции, которые должна выполнять простата, но раздулась так, что мочился он теперь по десять минут.

Ему снилось, что он видит у клиники свою мать. Он звал ее по имени – Одри! – но она его не слышала. Она уверенно шла к клинике, как модель на подиуме, а ветерок раздувал ее длинные волосы. Он бежал за ней во сне с колотящимся сердцем. Если Одри зайдет внутрь, его жизнь будет прервана. Он бежал, чтобы спастись.

ДЕНЬ, КАК И ВСЕ ПРЕДЫДУЩИЕ, ОН НАЧАЛ СТРАТЕГИЧЕСКИ. Встал с первыми лучами солнца и с чашкой кофе принялся сортировать новую партию фотографий. В Бостоне еще кружил снег. Энтони прислал три десятка фотографий женщин в зимних пуховиках.

Пуховики его удручали. Недальновидно было запускать «Зал позора» зимой. Тела женщин, если они у них были, различить было невозможно. Виктор подумал о женщинах из арабских стран, с головы до пят закутанных в ткани. Можно что угодно говорить о мусульманах, но в отличие от обычных людей они не питают иллюзий насчет человеческой натуры. С мужскими потребностями – Виктор знал это по долгому опыту – лучше не шутить. Если не хочешь, чтобы какой-нибудь озабоченный мужик начал распускать руки с твоей женой или дочерью, надо принимать меры. Крайней, но весьма эффективной мерой было завернуть ее в тряпки.

Можно что угодно говорить о мусульманах, но они знают, как управляться со своими женщинами.

Он уважал мусульманскую дисциплину. Но если бы мусульмане управляли миром, там бы глянуть было не на что. Без задниц, грудей и бедер, на которые можно было бы взглянуть, одинокие мужчины вроде Виктора так и умирали бы в одиночестве от неудовлетворенной похоти.

Он без сомнения уважал дисциплину. Но жить в подобном мире не хотел бы.

Стук в дверь. «Я собираюсь в Костко, – сказал Рэнди. – Где мой список?» Он был одет для вылазки в город, в куртку с бахромой из оленьей шкуры, которую Виктор называл про себя прикидом Дэниела Буна и которая обошлась Рэнди в шесть сотен – поразительная трата для такого скупердяя. Он так и остался коротышкой