– Еще Стирлинг, – добавила Ханна. – Это типа мой запасной аэродром.

Клаудия могла бы сказать: «Я тоже училась в Стирлинге», но не стала. Первое правило консультативной помощи: речь не о тебе.

– Не представляю, как это произошло. В смысле, представляю, но… – Ханна замялась. – Просто я в таком стрессе. Я знаю, что это не оправдание, но… – Ее голос сорвался.

Клаудия ждала, пока она скажет что-то еще.

– Я чувствую себя такой дурой. Просто так получилось. В смысле я сама во всем виновата. – В этот раз Ханна говорила уверенно. В ее интонации не было вопроса.

– Мы нечасто видимся. Он в Джорджтауне, – сказала Ханна. – Но все равно он очень спокойно отреагировал. Даже предложил оплатить это все, но не в этом…

Клаудия подтолкнула к ней коробку с салфетками: «Не в этом дело».

– Именно! – Ханна вытерла глаза; нетерпеливо, словно ее раздражали выступившие слезы. – Вся эта ситуация… Я просто не уверена, тот ли он человек? Я даже не знаю, будем ли мы еще вместе через год? И этого ли я вообще хочу? Все равно, – сказала она, – я не могу сейчас об этом думать. Я просто хочу, знаете, разобраться с этим и жить дальше.

– Справедливо. – Клаудия сняла трубку и набрала добавочный номер Мэри Фэйи. – Мы готовы подписывать.

– Моя мама очень классная, – сказала Ханна. – Я думала, что она начнет истерить. Но когда я ей рассказала, она такая: «Делай что хочешь». Без драмы, понимаете? А вот с папой другая история.

– Ты говорила с ним?

– Нет! – ужаснулась Ханна. – Он типа тревожный. Я чувствую, что если скажу ему, он точно психанет, а я потом буду чувствовать себя виноватой и думать только о том, как бы его успокоить. Мой папа потрясающий, – добавила она. – Но он сложный.

Открылась дверь. Мать Ханны оказалась высокой, стройной женщиной в кожаной куртке, она была старше Клаудии, но на первый взгляд это было неочевидно. Она производила впечатление энергичной, пышущей здоровьем женщины, как модель, рекламирующая витамины или йогурты.

– Джулия Рамси, приятно познакомиться, – запросто сказала она, как будто они случайно столкнулись на коктейльной вечеринке и она не могла вспомнить, встречались ли они прежде.

Форму она подписала быстро, ничего не говоря.

– Спасибо вам огромное. – Она перевела глаза с Клаудии к Мэри. – Правда, всем вам. Мы с Ханной очень благодарны вам за то, что вы делаете.

Клаудия наблюдала, как Мэри повела их по коридору. Через час процедура будет окончена, и поход Ханны в клинику останется в ее прошлом. Когда она подумает об этом, ей вспомнится ошибка юности, быстро, впрочем, исправленная. Весной она выпустится из плимутской школы. Дальнейшее – Йель или Дартмур, перспективы – корнями будет уходить в решение, принятое на Мерси-стрит. Для Ханны Р. все двери остались открытыми. Ее жизнь принадлежала только ей.

В ПОЛДЕНЬ КЛАУДИЯ ВЫШЛА ЗА СЭНДВИЧЕМ. Снаружи потемнело, собирались штормовые тучи. В половине первого уже горели уличные фонари.

Когда она возвращалась на Мерси-стрит, поднялся ветер. Стоя в укрытии здания, какая-то женщина пыталась закурить сигарету. Должно быть, ей было очень холодно в ее элегантной кожаной курточке. Не сразу, но Клаудия узнала в ней Джулию Рамси, мать Ханны. Ее сбила с толку сигарета, она никак не вязалась с витаминно-йогуртовым образом.

– Ну-ка. – Клаудия подошла к ней и повернулась спиной против ветра. – Давайте я вас закрою.

Джулия сделала еще одну попытку: чирк, тишина, затяжка.

– Есть, спасибо. Ой, боже, это вы. – Она посмотрела на сигарету в своей руке с таким видом, будто не совсем понимала, как она там оказалась. – Я вообще не курю. По правде, не выкурила ни одной за двадцать лет.

– Ничего страшного, – сказала Клаудия. Она ненавидела это выражение. Что оно вообще означало? Ничего, поэтому-то люди его и произносили, – безобидная заплатка для неловкой паузы. – У вас все в порядке?

– Бывало и лучше. Весь этот день какой-то… невероятный. – Джулия прикрыла глаза, словно эта тема причиняла ей боль. – Хочется просто разобраться с этим, и все.

– Ханна сказала то же самое. – Клаудия присмотрелась к ней. – Она милая девочка. Я была рада с ней познакомиться, несмотря на обстоятельства.

– Она хороший ребенок. – Джулия вяло улыбнулась. – Добрая, внимательная, круглая отличница. С ней никогда не было проблем. Если честно, я представить не могла такую ситуацию.

Мимо, грохоча двигателем, промчался мусоровоз.

Джулия сделала последнюю долгую затяжку.

– Три пыха. Больше мне и не надо. – Она бросила сигарету и наступила на нее каблуком. – У меня был один.

Клаудии понадобилась всего секунда, чтобы ухватить суть ее слов. В ее работе подобные признания были не редки. Каждая четвертая женщина в Америке в какой-то момент жизни делала аборт. Большинство из них, по-видимому, хранили этот секрет до конца своих дней.

– Это было сто лет назад, в колледже. – Джулия часто заморгала, глаза заслезились. – Я не сказала матери. Никому не сказала.

– А Ханне?

– Нет. – Казалось, вопрос ее удивил. – А вы что, сказали бы?

Клаудия призадумалась.

– Да, – ответила она, в конце концов. – Да, думаю, сказала бы.

Самое раннее его воспоминание было о матери. Должно быть, он был совсем маленький. Они были на кухне старого дома, она купала его в раковине. Искорка воспоминания, мимолетная, стробоскопическая: теплая вода льется на него словно благословение, а кожа касается прохладного фарфора.

Его мать была шлюхой по имени Одри; имени, которое его отец отказывался произносить.

После ее ухода отец с сыном перебрались в три комнатки над бильярдной. Когда отец уходил на работу в «Виргинского филина», мальчик на всю ночь оставался в квартире один. Он лежал без сна, думал о заряженном ружье в кухонном шкафу и ждал, когда кто-нибудь проберется в дом.

Его мать была шлюхой, потому что какая женщина может оставить собственного ребенка?

Ее светлые волосы, окунаясь в воду, темнели на концах.

Его отец поменял ночные смены на дневные и по вечерам уходил бродить. Виктор становился свидетелем взрослого поведения: пьянства и прелюбодеяния. Позже он осознал, что это извратило его, губительно сказалось на его личности.

Ему было девять, когда отец женился на Джуни Тибодо. Она не была добродетельной женщиной, чего, впрочем, следовало ожидать. Какая добродетельная женщина связалась бы с его отцом?

Джуни не была добродетельной, но она была доброй. Она подступалась к Виктору с осторожностью, словно он был бродячим котом, которого она собиралась приручить. Разумеется, он сопротивлялся. В комнатах над бильярдной он принимал ванну, когда хотел, то есть примерно никогда. Если он хотел есть, то варил себе сосиску. В доме Джуни – развалюхе с жестяной крышей посреди глуши – еда была