Старикашка лучился прекрасным настроением, лицо расплылось в улыбке, раскинутые для объятий руки готовы были, казалось, обхватить всю компанию.

– Лена, дочка! Как я рад, что смог наконец воскреснуть и встретить тебя. Не дуйся. Поверь, я бы не пошел на эту маленькую инсценировку, если бы не опасался за свою жизнь, – воскликнул Стремстад, самостоятельно подкатившись на своей колеснице к девушке и по-собачьи заглядывая ей снизу вверх в глаза.

– Мне все равно, жив ты или мертв. И твои шпионские игры меня не интересуют, – пожала плечами Лена. Юра почувствовал, что ее сухая ладошка, лежавшая в его руке, стала влажной.

– Так уж и не интересуют. Ты ведь сама стала в них играть, – хихикнул старикашка, ничуть не огорчившийся от холодного приема. – Юрий, я вижу, ты-то уж точно не расстроился, что не застал меня в Стокгольме. Такой приз получил! Недаром я ее матери говорил: где ребенка зачнешь, таким он и будет. Ее мы сработали в «Негреско» в Ницце. Пять тысяч франков в сутки. До сих пор считаю, что это была лучшая трата в моей жизни.

– Лучше бы ты пользовался презервативом, а мама родила бы меня от кого-нибудь другого, – процедила Лена.

– Ершистая. Это возрастное. Пройдет, – пояснил Стремстад, обращаясь к Юре.

Тем не менее, отъехав от дочери, он продолжил уже со средней дистанции:

– Всем, конечно, не терпится узнать, что же произошло. Томить не буду, как сказал палач Робеспьеру, прежде чем опустить гильотину. Слушайте.

Информативная часть истории Стремстада, если опустить второстепенные боковые ветви его рассуждений о мировой политике, человеческой натуре и собственных приключениях на шпионском поприще, выглядела следующим образом. В 1976 году он был членом комиссии, занимавшейся переводом архивов СЭПО на микрофильмы. Бумажные документы после фотографирования подлежали уничтожению. Часть из них он спас от ножей разделочной машины и передал своему куратору, а некоторые, «ягодки на торте», как он выразился, оставил для себя, поскольку считал, что цена их со временем может лишь вырасти. Гордостью его частной коллекции стала папка под названием «Операция «Нептун». В 1991 году, освободившись из тюрьмы, он побывал в России и, «подергав там старые ниточки», заполнил кое-какие пробелы по «Нептуну».

– Отличное было время, но быстро прошло, как и все хорошее,– причмокнув губами, точно смаковал образчик поварского искусства, с сожалением признался Стремстад. – Хаос. Советского Союза уже нет, а Россия еще в пеленках. Люди в нищете и смятении. Сто долларов могли открыть настоящую пещеру Али-Бабы, набитую бесценной информацией.

В 1942 году к проживавшему тогда в США шведскому банкиру Олофу Будману обратились представители советского посольства в Вашингтоне с просьбой устроить продажу Швецией ряда стратегических материалов – шарикоподшипников, легированных сталей, металлообрабатывающих станков и конверторных печей. Их предполагалось переправить в Мурманск через Великобританию на норвежских судах, застрявших в шведских портах на западном побережье после оккупации Норвегии Германией в 1940 году. Англичане уже готовили для себя норвежский прорыв со шведскими грузами, и Москва заручилась своей долей в тоннаже. 42-й год был временем успехов Германии на всех фронтах, и нейтральная Швеция крайне неохотно уступала просьбам союзников по коалиции. Поэтому пришлось прибегнуть к услугам Будмана, который умел заходить с «черного хода» к политикам, что и доказал успешной сделкой «золото большевиков в обмен на локомотивы» в начале 20-х годов. Будман, фанатичный собиратель произведений искусства, от обычных комиссионных отказался. Он потребовал картины мастеров западноевропейской живописи XVI-XVIII веков из музейных собраний по составленному им списку. Брейгель, Рафаэль, Рембрандт, Тициан, Ван Дейк… Всего 30 работ. Он пытался заполучить их еще в начале 20-х, но тогда куш оказался ему не по зубам. Большевики разрешили купить полотна художников «второго эшелона», но не те, что представляли национальное достояние. Весной 1942 года Будман уже не упустил свой шанс. Ленинград был в блокаде. Москва пошла на сделку. Оплата самих шведских экспортных товаров производилась золотом.

– И здесь русские, известные своей любовью к шахматам, провели комбинацию, итогами которой они могли воспользоваться много лет спустя. Наши простаки, как всегда, позарились на пешку, поставив под угрозу слона, – хихикнул Стремстад, с очевидным удовольствием рассказывая об этом эпизоде. – В 40-м году, после присоединения стран Балтии к Советскому Союзу, Сталин вынудил Швецию передать ему золотые запасы Литвы и Эстонии, хранившиеся в риксбанке. Литовская часть составляла 1,25 тонн, а эстонская – 2,9 тонны. Везли через Ленинград, где к началу блокады оставалась часть прибалтийского золота. Русские убедили наших балбесов принять в качестве платы тонну литовского и эстонского золота в слитках, с маркировками этих государств. Видно, уж очень тосковал Ивар Руут, когда глядел на пустые полочки хранилища. Мечтал хоть часть своих желтеньких любимцев назад получить!

– Ни фига себе, тонна! – выдохнул Степка. – Это ж миллионы долларов на дне лежат.

– Да, золота там на 30 миллионов крон, или на четыре миллиона долларов, – с удовольствием подтвердил Стрем-стад. – Но реальная цена вопроса, как сегодня принято говорить в России, куда выше. Как вы правильно догадались, переправлять и картины, и золото в Швецию решили на подводной лодке по Балтике. Протаскивать ценный груз через кольцо блокады, а затем отправлять его в Великобританию или США из Мурманска было куда рискованнее. Швеция же вообще исключалась при таком маршруте. Страна была, по сути, островом в немецком окружении. Лодку, во избежание ошибки, снабженную обозначениями на рубке, должен был встретить на границе шведских территориальных вод тральщик и вести ее дальше. Операция вошла в финальную фазу, но за неделю до выхода лодки в море русские получили по своим каналам информацию, что в штабе ВМС Швеции, возможно, действует агент Абвера. Сведения были ненадежными, могли оказаться вообще провокацией, и «Нептун» решили продолжить. Только устроили маскарад с двумя лодками, первая из которых шла пустой, в качестве возможной жертвы. Если бы все прошло хорошо и «наживка» пришла на Эланд без приключений, представитель советского посольства должен был сообщить шведским участникам операции о предпринятых дополнительных мерах безопасности. Тогда обнаружила бы себя вторая лодка, шедшая с грузом. Увы, на этот раз вечная подозрительность русских, которая так раздражает нас, шведов, оказалась обоснованной. Агент Абвера в штабе ВМС действительно был, хотя и невольный. Один из офицеров любил вести в постели доверительные разговоры со своей любовницей, которая, к несчастью, дружила еще с одним стильным молодым человеком, служившим в германском посольстве в Стокгольме. Бедняжка погибла в автокатастрофе в 43-м году, так и не успев понять, по кому из двоих сильнее билось ее сердечко. Эх, женщины, женщины! Всегда они своими чувствами вносят хаос в разумные мужские построения, – театрально вздохнул Стремстад. – Юра, ты ведь знаешь, и меня подвела одна глупышка. А то был бы уже вашим русским генералом и жил на персональной даче под Москвой, а не прятался у этого доброго человека.

Он закрыл глаза и почмокал губами, видимо, вспоминая о «глупышке», которая принесла ему не только страдания. Старикашка вообще отличался замечательным характером, фильтровавшим все воспоминания и оставлявшим в активном багаже только хорошее. Про свою одиночку в Халле он говорил, что на койке там был замечательный матрас, вылечивший его позвоночник.