class="p">Курт ничего не говорит в ответ, только поворачивается к псу, который в этот момент заходит вместе с Эрикой в комнату.

— О, Харрас… — с тоской зовет он. Курт почесывает его за ушами, пока тот не переворачивается от радости на спину, чтобы показать хозяину еще и живот.

От этой сцены у Лотты перехватывает дыхание.

— Я позабочусь, чтобы он приехал к тебе во Францию, — тихо обещает она.

Курт подходит к ней и нежно гладит костяшками пальцев по щеке:

— Ты лучшая, как и всегда.

Прежде чем она успевает ответить, он хлопает в ладоши.

— Ну а теперь давайте поторопимся к Неерам. Они ждут нас на улице в машине.

Лотта кивает.

— Я только попрощаюсь с Луизой.

— А я дам знать Касу, чтобы он помог мне загрузить чемоданы.

Когда Курт выходит за дверь, Лотта обнимает подругу. И шепчет ей на ухо:

— Луиза, можешь сделать мне еще одно очень большое одолжение?

— Скажи какое, прежде чем я соглашусь.

— Уже назначена дата развода. Можешь пойти вместо меня? Курт тоже кого-то пошлет. Лучше, чтобы он больше не возвращался в Берлин.

— Но ведь ты здесь сегодня не в последний раз.

— Конечно нет. А когда все уладится, я заберу свидетельство. Но пока мне лучше быть отсюда подальше.

Луиза смахивает мокрую прядь со лба.

— Вы все-таки странная пара, и даже сейчас, когда расстаетесь.

— Сделаешь мне одолжение?

— Ну конечно, дорогая. А теперь постарайтесь в целости и сохранности добраться до Мюнхена.

Они обнимаются последний раз. Но теперь так крепко, что Лотта все еще чувствует силу Луизиного объятия после того, как запрыгивает к Курту на заднее сиденье машины.

— Вы готовы? — Кас смотрит на пассажиров в зеркало заднего вида.

— Да, поезжай, надо наконец покинуть эту страну, — говорит Курт. — Как же мне все это надоело.

Лотта кладет руку на его ладонь.

— Когда все останется позади, мы будем смеяться.

СЦЕНА 9 Старые знакомые и новые друзья —

Париж, апрель 1933 года

Лотта поднимает бокал и произносит тост за Ауфрихтов. Режиссер и его жена Марго тоже покинули Германию в марте и переехали в Париж.

— Мне казалось, что мы в шпионской истории, — начинает Лотта свой рассказ, — вы даже не представляете! Не успели сесть в машину, как нас остановили на первом нацистском посту. У всех дрожали колени, пока они везде рылись своими грязными лапами. А когда обнаружили только ноты и белье, их лица просто побагровели. Все банкноты мы спрятали в перчатки, сколько влезало. У меня было больше всего денег, потому что я взяла перчатки у Курта. Благополучно добравшись до Мюнхена, мы бросились друг другу в объятия. Но на этом история не закончилась. После ночевки в Мюнхене нам надо было двигаться дальше, к границе. По дороге мы пробили колесо. На хвосте опять появился полицейский. Когда мы услышали свисток, сердце ушло в пятки. Это было как «O Moon of Alabamа». Он, видно, узнал Курта. Кто мог подумать, что под униформой скрывался псевдореволюционер? В любом случае, этот полицейский очень любезно поставил нам запасное колесо и ничего не потребовал взамен, только сигарету. А на границе, где мы были готовы ко всему, нас пропустили без всякого промедления. И вот на рассвете мы стояли на берегу Сены. Надо сказать, это был самый прекрасный рассвет, который я помню.

Хорошо, что здесь нет Нееров, они бы рассказали, как все было на самом деле. Ауфрихты и Лотта сидели за столом не одни. В среде артистов быстро находятся новые союзники. Во время рассказа новоиспеченные французские друзья, которые отвели их в этот маленький ресторанчик на Монмартре, беспомощно смотрели на Лотту, которая трещала без умолку, выпаливая в бешеном темпе иностранные слова. Улыбаясь, она протягивает поднятый бокал в сторону других и произносит по-французски:

— За счастливых изгнанников. И наших новых друзей.

— Ваше здоровье!

Это Жан Кокто, один из ее новых знакомых. Он так смешно говорит с ними по-немецки. Но не стесняется. И постоянно дурачится, а ведь этот поэт с дикими черными кудрями и огромными глазами на изможденном лице — живой гений. Он пишет сценарии и стихи, выступает на сцене как актер, а еще снимает фильмы. Умеет рисовать и придумывать хореографию для балетных спектаклей.

Большинство соотечественников считают его enfant terrible. Но кадры из его фильма «Кровь поэта» покорили многих, даже тех, кто был совершенно озадачен сюжетом. Да и Лотта на просмотре впала в шоковое состояние. Ей казалось, что она бредет по чужому миру снов, в котором пол в любой момент может провалиться, стены исчезнуть, а одна вещь обернуться другой. Люди превращались в скульптуры, а скульптуры — в людей. Когда она попыталась пересказать сюжет друзьям, стараясь поделиться восхищением, у нее ничего не получилось. Даже сам Кокто делал вид, что не понимает, что такого в этом фильме увидела Лотта, и лукаво смотрел на нее, склонив набок голову:

— Это всего лишь реалистический документальный фильм о нереальных событиях.

Кокто хорошо ладит с Куртом. В отличие от многих сюрреалистов, он интересуется музыкой, и они с Куртом испытывают взаимное уважение к творчеству друг друга.

— Как у него дела? — спрашивает в этот момент Кокто.

— У Курта? Очень хорошо. На следующей неделе я буду в Нанси, мы хотим увидеться.

В последнее время Лотта редко видела Курта. Она считает Париж своим новым местом жительства, но все еще постоянно ездит с Отто на побережье. Тем не менее не проходит и недели, чтобы они друг другу не писали. Отто сопровождает эту переписку колкими комментариями, в то время как Курт всегда вежлив в отношении своего преемника и выражает благодарность за то, что влиятельный отец Отто помогает спасти имущество Курта. Без его связей было бы гораздо сложнее обойти все таможенные и нацистские предписания.

— Передайте, пожалуйста, господину Вайлю, что он мне должен еще одну мелодию.

Лотта кивает.

— Конечно, но не надейтесь, что он найдет для этого время сразу. Он действительно очень занят.

Кокто как будто хочет что-то ответить, но его отвлекает сидящий рядом человек,