Отто постоянно держит оборону, защищаясь от Курта, что ужасно принижает его, тем более что Курт в ответ выказывает исключительную вежливость.

Я представляла его совсем другим. Как я могла подумать, что в нем есть что-то героическое?

Лотта целует Тилли в щеку.

— Могу тебе сказать, где находится мое сердце. Оно крепко сидит у меня в груди.

Смех Тилли заставляет всех обернуться: Курт, Отто, Брави, Нееры — все смотрят, как Тилли страстно целует свою партнершу по сцене.

— Ты прекрасна, — шепчет она потом Лотте на ухо.

Хотя уличные фонари светят недостаточно ярко, чтобы четко различить выражения лиц других, Лотта готова спорить, что у Отто оно скривилось от злости, а Курт приятно улыбнулся. Ни от кого из них не ускользнуло, что во время репетиций женщины явно сблизились. И Лотте кажется естественным, что в продолжение сценического действия они сливаются в единое целое, ведь Лотта и Тилли воплощают две стороны одного человека. Практичная Анна I, которую играла Лотта, поет, а страстная Анна II раскрывает душу в танце. При этом Анну I можно рассматривать как своего рода продавщицу товара, которым является Анна II. Танцовщица Тилли сразу поняла свою роль и соблазнительно преподносила себя как товар, который Лотта должна была тщательно проверить. Для них это было ново — изучать женское тело, но с самого начала они понимали, как должны прикасаться друг к другу. Они переплетались, пока Лотта не чувствовала мягкую кожу Тилли одновременно везде. Как будто скользнула в сшитое для нее шелковое платье, в котором ничего не стягивало и не сжимало. Они ели в кровати шоколадные конфеты и пили шампанское. И не возникало сомнений, что вслед за последним представлением они расстанутся без всякой боли.

Одной рукой Тилли хватает уличный фонарь и крутится вокруг него, напевая, будто в американском мюзикле.

— И вот он, наш домик в Луизиане.

Теперь мы возвращаемся в наш дом

на реке Миссисипи в Луизиане —

— Это моя партия! — восклицает Лотта, смеясь и подпевая подруге.

После того как они закончили свое маленькое представление, Лотта заметила, что Эрика идет рядом с Куртом. Их локти как бы случайно соприкасаются при ходьбе. Курт шепчет своей спутнице что-то на ушко. Она слегка наклоняется к нему и, кажется, улыбается. В ее поведении нет ничего фривольного. При виде этой картины Лотту пронзает электрический ток. Сдержанная нежность ее жестов кажется более интимной, чем все поцелуи, которыми Лотта обменивалась в этот вечер. Можно подумать, она себе такого не представляла. Но в ее воображении, в отличие от реальности, все было лишено деталей.

Вскоре голос Каса заглушает все разговоры.

— Елисейские Поля — это одно. Но знаешь, Отто, теперь так приятно гулять по Курфюрстендамм. Там нет ни одного еврея.

Все вокруг будто на секунду застывает после этого немыслимого замечания. Лотта подозревает, что Кас движим ревностью из-за Курта. Только тот, кто боится, склонен к такой грубости. Но вместо того, чтобы оставить все как есть, Кас продолжает:

— Курфюрстендамм теперь такой чистый. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Заткни свою пасть, ублюдок. — Абраванель угрожает ему кулаком.

— Что ты сказал? — Кас подходит к нему.

— На сегодня достаточно. — Лотта хватает его за руку. Кас неохотно отступает.

— Ну хорошо, раз дамы здесь.

Лотта с беспокойством смотрит на Курта. Он все еще стоит как вкопанный. Она хочет подойти к нему, но Эрика опережает ее. Она не извиняется за своего мужа, что еще больше накалило бы ситуацию, а берет руку Курта в свою, и его оцепенение медленно проходит. С неподдельным волнением Лотта спрашивает себя, было ли и ее прикосновение для него целительно. Действительно ли они когда-то чувствовали себя настолько связанными друг с другом, словно жили одной жизнью? Наверное, да. И если бы это время не было настолько прекрасно и настолько пугающе, то не случилось бы и всего остального. Но теперь тот мужчина, который хотел раствориться в ней, отдалился настолько, что она к нему не может даже приблизиться.

В баре компания впадает чуть ли не в истерическое веселье. Они танцуют, смеются и поют, будто ничего не случилось. Отто и Брехт уходят рано. Кас тащит Тилли на танцплощадку, пока Курт танцует с Эрикой — по-прежнему без всяких непристойностей, но спрятавшись в непроницаемый кокон своей близости.

В нерешительности Брави и Лотта смотрят на обе пары.

— Что же я наделала? — говорит Лотта.

— По крайней мере, ты понимаешь, что сама подписала себе приговор. — Брави улыбается.

— Я такая ужасная?

— Да нет. Ты просто не та женщина, которая ему нужна.

— А Эрика — та?

Взгляд Брави блуждает от Каса к Эрике и обратно. Один из супругов наблюдает за другим, пока тот не смотрит.

Брави вздыхает.

— Может быть, и нет. Но разве не ты хотела развода?

— Так я ему полезнее.

— То есть ты не хотела оставаться госпожой Вайль, чтобы быть ему полезнее?

У Лотты пот течет по спине. Пыточные механизмы в средневековой тюрьме были бы приятнее упорных расспросов Брави. И если бы она хотя бы была уверена в своих чувствах, то могла бы стать трагической героиней этой печальной истории.

— Ах, Брави, я даже не знаю. Моя голова сейчас лопнет. Как мне это все надоело.

CЦЕНА 12 Теперь ничего нельзя сделать —

Берлин, сентябрь 1933 года

— Фрейлейн Ленья?

— Господи!

Испугавшись, Лотта кладет руки на грудь, когда к ней неожиданно обращается какой-то человек. Она чуть ли не столкнулась с ним головой, так близко он подошел. Его черные глаза кого-то ей напомнили. Увидев его приплюснутый нос, она сначала думает, что это