class="p">Лотта напряженно помешивает сахар в чашке, не решаясь возразить лучшей подруге, несмотря на оптимизм, который на самом деле уже не особенно-то ощущает. До сих пор она опасалась выказывать беспокойство и старалась все смягчать, смеясь:

— Эти недоумки сами себя угробят.

Наконец-то она перестала оспаривать существование опасности, но не потому, что засомневалась, а потому, что знает темную магию слов, которая придает вещам ужасную силу, если их произносишь.

— Может быть, и тебе пора на время забыть обо всем этом, Луиза, — шепчет она. — Здесь у нас больше ничего не осталось, а где-то все двери открыты.

— И куда же мне деться?

— В Лондон, я тоже скоро собираюсь туда. Помнишь, в декабре я выступала в Париже? В зале сидел Эдвард Джеймс. Англичанин, фантастически богат. Он сказал, что хотел бы со мной поработать. Такую певицу, как ты, он просто с руками оторвет. Я спрошу его.

Да, стоило послушать Курта и оставить рулетку ради гастролей «Махагони» в Зале Гаво. Восторженные крики до сих пор звучат у Лотты в голове, как и льстивые похвалы эксцентричного мецената Джеймса, который сидел в зале — и с тех пор обожествляет ее. Он не откажет ей в просьбе.

— Это было бы прекрасно.

Лотта закатывает глаза. Она ловит безучастный тон подруги.

— Ты из Берлина вообще уезжать не хочешь?

— Мне кажется, это неправильно. Что станет со страной, если все здравомыслящие люди исчезнут?

— Тебе не надо оставаться в Лондоне навсегда. Просто посмотри город. Он тебе понравится. Обратно ты можешь вернуться в любое время. Но потом, наверное, будет нелегко на это решиться.

Лотта хватает свою подругу за руку.

— Да согласись же, бестолковая, я бы тебя сразу куда-нибудь пристроила.

— Ну ладно. Ты выиграла, — сказала Луиза.

На этот раз она улыбалась по-настоящему. Лот-та, довольная, откинулась назад. Луизе понравится в Лондоне. Лотте понравилось. Необъяснимо, как же она могла так долго оставаться вдали от сцены.

— Ну что, пойдем? — Она показывает на нетронутый торт со сливками.

— Я попрошу, чтобы его быстро упаковали для Харраса. Ему может понадобиться сладкое утешение, ведь сегодня вечером любимый хозяин уедет.

— А Курт не может взять его с собой? Он ведь так привязан к этому псу.

— Боюсь, что нет, — если бы Курт знал, где остановится... Домработница с Харрасом будет держать оборону, пока мы не продадим дом.

Вскоре они покидают кафе, и Лотта тихо вздыхает.

— Вот так все и заканчивается.

Под мышкой она несет картонную коробку с тортом. На трамвае по дороге в Кляйнмахнов они почти не говорят, и когда сходят — тоже. Не успели они сделать несколько шагов, как громкий крик заставляет их вздрогнуть. В нескольких метрах перед ними падает мальчик. Его окружает группа молодых людей. Один из них на ходу бьет свою жертву в бок так сильно, что тот со стоном скрючивается.

— Эй, вы! — почти одновременно кричат Лотта и Луиза.

Но молодые люди уже исчезли за углом, ни разу не обернувшись.

Луиза вцепилась в руку Лотты.

— Ты видела? Они ударили его исподтишка и пошли себе дальше.

— Столько парней против одного ребенка, — соглашается Лотта. — Трусы.

Они бросаются на помощь мальчику. Лотта подает ему обе руки, чтобы помочь встать. А Луиза аккуратно отряхивает его дырявые брюки, хотя и безуспешно, стараясь убрать хотя бы свежую уличную пыль. Старая грязь все равно остается.

Ему вряд ли больше десяти лет, и он точно не из богатого района.

— Все нормально, — смущенно говорит мальчик. Под носом у него сопли и грязь. — Не надо.

Он вытирает глаза кулаком, но его помощницы уже заметили слезы.

— Ты их знаешь? — Луиза с ненавистью смот-рит в сторону угла, за котором скрылись молодые люди.

Бедный паренек потупил взгляд, бормоча:

— Один был моим соседом.

— Понятно, а теперь вы не очень ладите? — поддразнивает его Лотта, улыбаясь.

— Его брат был моим лучшим другом. А теперь, конечно, он больше не играет со мной.

— Почему? — спрашивает Лотта. — Я бы с удовольствием с тобой дружила.

Мальчик краснеет.

— Они говорят, что мы цыгане.

— Правда? — спрашивает Лотта. — Это так?

— Да, мы цыгане.

— Ну и что?

— Они говорят, что меня и моих братьев не должно быть на свете. Нас слишком много. Но скоро с этим покончат, говорят они.

Лотта смотрит поверх его головы на Луизу и видит, как в ее взгляде отражается ее собственный ужас. Нет, цыганам всегда было нелегко, но Лотта никогда не видела, чтобы цыганских детей прилюдно унижали. Еще ужаснее звучала его интонация, будто он уже смирился с приписанной ему виной, которая основана только на происхождении, ни на чем другом.

Лотта кладет обе руки на его плечи и склоняется, чтобы быть на уровне его глаз:

— Как тебя зовут?

— Энис.

— Энис. Мне нравится это имя. Я даже знаю несколько цыган. Они умеют делать удивительные вещи. И уверена, ты тоже.

— Правда? Что, например? — Он скрещивает руки на груди и смотрит на нее с подозрением. Глаза у него глубокого синего цвета, хотя Лотта думала, что у цыган они темные.

Она нервно кусает губы. Знает ли она вообще хоть одного цыгана? Ей просто хотелось его утешить. В ее окружении почти никого не интересовали национальность или религиозная принадлежность. Мальчик, разочаровавшись, хотел уже было отвернуться, когда Лотту все-таки осенило:

— В одном парижском кафе я однажды видела Джанго Рейнхардта. Невероятно, что этот человек мог вытворять с гитарой. А ведь у него была почти полностью повреждена рука после пожара в таборе. Но он не сдался. Вот! И теперь творит чудеса двумя пальцами, только указательным и средним.

Лотта с силой перебирает струны на невидимой гитаре, и, увидев это, мальчик с Луизой громко смеются.

— Да, и ты, конечно, знаешь Полу Негри. Ее отец тоже цыган.

Энис смотрит на Лотту задумчиво.

— Мой отец говорит, что артист — не профессия.

— А другие говорят, что цыгане и евреи не такие хорошие, как другие. Не надо слушать все, что говорят люди. Это ведь в основном чушь. Скоро они признáют, что ошибались.

— Вы уверены? — Он внимательно смотрит на нее.

— Абсолютно. Безобразия скоро закончатся.

Лицо мальчика просветлело. Надеюсь, что он не так быстро узнает, что и