– Почему? Мне клиентов хватает.

– Я надеялся на вашу помощь, – пробормотал я.

– Что надо? Говорите, Иван Павлович, – велелСергей, – если сам не сумею поспособствовать, так знакомых найду, я почтисо всей Москвой в дружбе.

– Я наслышан о ваших многочисленных связях, поэтому ирискнул обратиться, – начал я заранее приготовленную речь. – Вотрешил заняться журналистикой, не зарывать же талант в землю, да и подработатьхочется.

– Правильно, – одобрил Сергей, – чтонатопаешь, то и полопаешь!

– Есть такой журнал «Оптимист»…

– Никогда не слышал о нем.

– Ерунда, обычный глянец, рассчитанный на молодыхмужчин.

– Я подобные не читаю.

– Понятное дело, я тоже не беру их в руки, собираюсь неизучать содержимое издания, а писать туда статьи.

– Чукча не читатель, чукча журналист, – засмеялсяЛитвинов.

– Верно. Так вот, «Оптимист» регулярно помещает большиеочерки под рубрикой «Лучшие невесты России». У Кострова имеется дочь, Ника, мнепредложили…

– Понял, – перебил меня Литвинов, – незанимай телефон, сейчас перезвоню.

Я положил мобильный на сиденье и закурил. Может, и правданачать сотрудничать с каким-нибудь изданием? Сейчас журналистам неплохо платят.Чувство языка у меня есть, профильное образование тоже, знакомых полно, я легкосмогу сделать карьеру репортера. И потом, никто не отменял такую вещь, какгенетика. Если ваш отец писатель, то сам бог велит вам попытаться занятьсялитературным трудом.

Только, увы, в придачу к таланту должно даваться итрудолюбие. Я бы даже поставил умение регулярно и упорно работать на первое место.Очень многих щедро одаренных литераторов сгубила элементарная лень, не всякийчеловек способен ежедневно усаживаться за стол, не имея за спиной начальника споднятым кнутом, кое-кто малодушно думает: «Ага, сегодня весело проведу время,а уж завтра сумею заставить себя».

Но дни неумолимо бегут вперед, а великие произведения так ине рождаются на свет, остаются в чернильницах. Вот мой отец, Павел Подушкин,был из иной когорты, настоящий каторжник, прикованный к галере. Очень хорошопомню, как ребенком, заглядывая к папе в кабинет, я видел его согнутую надстолом спину. В ушах моментально зазвучал глухой голос:

– Ванечка, зайди попозже, я занят. Вечером поговорим,когда норму напишу.

Увы, я не принадлежу к самозабвенным трудоголикам,полнокровную многостраничную книгу написать не способен, но, может, сумеюкропать статьи? Хотя если вдуматься, то зачем? Служба у Норы вполне меняустраивает.

Мобильный загудел, я схватил трубку.

– Знаешь клуб «Улей»? – спросил Литвинов.

– Название слышал, но в нем не был, вроде он в самомцентре?

– Ты, Иван Павлович, соткан из однихдобродетелей, – хмыкнул адвокат, – тяжело, наверное, белому лебедю встае стервятников. Значит, так, «Улей» имеет VIP-зал, но тебе надо не черезпарадную дверь и не через вход для особо любимых клиентов топать. Обойди дом сторца, там со стороны переулка имеется крохотная створка без всякихопознавательных знаков, сбоку найдешь звонок. Нажмешь кнопку и ответишь навопрос секьюрити: «Иван Павлович Подушкин, меня в голубом кабинете ждет НикаКострова».

Поторопись, встреча назначена через час, опаздывать нельзя.Говорят, дочь Кострова без понтов, она, кстати, начинающая певица, поэтому исогласилась на интерью, но ждать припозднившегося журналюгу она не станет. Бериноги в зубы и действуй.

– Огромное спасибо, – обрадовался я, – простогигантское мерси! Не ожидал, что дело так оперативно повернется.

– Давай, шевелись, – перебил меня Литвинов, –хорош в благодарностях рассыпаться.

Адвокат подробно описал дорогу, я без всяких проблем отыскалмалоприметную дверь, поговорил с суровой охраной, продемонстрировал сначалапаспорт, потом содержимое барсетки. Шкафоподобная мрачная личность поводила помоему телу металлоискателем и предупредила:

– Кино– и фотосъемка запрещены.

– У меня нет с собой ни камеры, ни цифровогоаппарата, – вступил я в диалог с человекоподобным существом.

– Съемка запрещена.

– Я не смогу ее произвести даже при огромном желании.

– Съемка запрещена.

– Так чем снимать?

– Съемка запрещена, – бесстрастно талдычила горамышц, преграждая вход.

Я уставился на юношу. Огромное, накачанное тело венчаламаленькая голова. Похоже, парень не собирается пускать меня внутрь. У негозаклинило программу? Мальчик завис? Его следует перезагрузить? Но как сиесделать? Задрать его пиджак и поискать кнопку с надписью «Reset»?

– Съемка запрещена.

– Хорошо, – кивнул я, – понял.

Гора отодвинулась и сообщила:

– Вторая дверь налево.

Я улыбнулся парню:

– Спасибо, дружок.

Огромное недоумение появилось на лице цербера.

– Съемка запрещена, – вдруг выпалил он.

Ну просто беда с этими однопрограммными биороботами!

– Хорошо, я понял.

– Вторая дверь налево.

Не говоря больше ни слова, я пошел по коридору. Интересно,он женат? Если да, то как он беседует с женой?

Отчего голубая гостиная получила подобное название –неизвестно. Пол в ней покрывал ковер темно-бордового цвета, обои имели оттеноксливочного масла, а мебель оказалась из дуба, тонированного под выдержанныйконьяк. Огромный диван тянулся вдоль одной из стен, чуть поодаль стоялинизенький журнальный столик и два огромных кресла. В одном, совершенно утонув внем, сидела хрупкая девушка, на вид лет шестнадцати, не больше. На ней былисамые простые, голубые джинсы, кроссовки, украшенные блестящими камушками, ибелая майка с изображением двух весело улыбающихся мышей.

– Вы Иван Павлович? – звонким голосом спросилаона.

Я кашлянул:

– Да, а вы Ника Кострова?

Девушка рассмеялась:

– Точно. На диктофон записывать беседу будете? Чтопредпочитаете: чай, кофе? Обед? Сладкое? Тут хорошо готовят!

Я улыбнулся ей и приступил к исполнению роли журналиста.Через час наивная девочка рассказала о себе почти все.