Она выпустила последнюю струю дыма в форточку, выбросила бычок и собиралась уже захлопнуть окно, но вдруг остановилась и прижалась лбом к стеклу. К служебному входу театра подъехала блестящая, новенькая «БМВ», из нее, запахнув шубу, выступила одна из актрис театра – по мнению худрука, самая талантливая из молодежи – Алина. Обойдя машину, она остановилась у водительской двери, стекло поехало вниз, и стала видна красивой посадки мужская голова. Алина склонилась к окну и о чем-то несколько минут щебетала со спутником, звонко смеясь, не обращая внимания на сыпавшийся снег. «Ишь распрощаться со своим возлюбленным никак не может, – хмыкнула Людка. – Дуреха влюбленная!»

Людка отошла от окна, помахала в воздухе темно-синим фартуком, прогоняя сигаретный дым. А то еще Иветта Карловна, кобыла старая, припрется и начнет верещать: провоняли всю гримерку, у меня от вашего дыма цвет лица портится. Цвет лица у нее, гляди ты. Как будто кто-то там видит цвет ее кобыльей задницы под слоем грима. Ну да хрен с ней.

Повязав фартук, Людка разложила на столике расчески, кисточки, пузырьки. Попутно заглянула в зеркало, послюнив палец, поправила форму хищно подкрашенных бровей, выпятив пухлые губы, сдула упавшую на глаза густую прямую челку. Оставшись довольной увиденным, она отвернулась от зеркала, придвинула к туалетному столу вертящийся стул. Воткнула в розетку старый, дребезжащий фен с обмотанным синей изолентой шнуром. Ну вот, теперь все было готово.

И тут в гримерку влетела Алина – вся собой воплощенная молодость и жизнерадостность. Она пришла в театр совсем недавно, сразу после института, и, как это ни странно, почти все здесь ее полюбили. Алина была этаким местным сладким летним ребенком – юная, свежая, талантливая, с распахнутыми в жизнь голубыми глазами. Мужчины при виде ее приосанивались и тут же бросались опекать наивное дитя. Матерые театральные стервы поначалу поджимали губы, но затем, убедившись, что Алина интриг не плетет и к режиссеру не подкатывает, сочли ее малолетней безобидной дурочкой и приняли под свое побитое жизнью крыло.

Кроме ангельской внешности и почти ребяческого обаяния у Алины имелся еще и муж. Сорокапятилетний бизнесмен, подтянутый мачо с начинавшими седеть висками. Иногда он встречал Алину после вечернего спектакля на уже знакомой Людке «БМВ». Алина выпархивала к нему, не успев запахнуть шубу, и запечатлевала нежный поцелуй на сбрызнутой «Хьюго Боссом», идеально выбритой щеке. Супруг горделиво, по-хозяйски обнимал свою юную и талантливую женушку, заботливо заворачивал ее в меха и перед самым носом возбужденных поклонников увозил в метельную ночь.

Вся жизнь Алины – история добросердечной и преданной Золушки из Твери, покорившей ГИТИС, попавшей в один из известнейших московских театров да еще и встретившей своего красивого и неплохо обеспеченного принца, – была настолько сказочной, идеальной, что ей чересчур-то и не завидовали. Так, бурчали в сторону, что некоторым везет родиться под какой-то особой звездой, что им и делать по жизни особенно ничего не приходится – все немыслимые таланты и блага сами плывут к ним в руки, им же остается только принимать их с обезоруживающе невинной улыбкой.

Людке, в общем, тоже нравилась Алина. Ну а че, девка не спесивая, всегда улыбнется, поболтает без понтов. А то, что все ей в жизни само в руки упало, так это ж порадоваться надо за человека. Тоже, знаешь, если всем, кто помоложе, да посмазливее, да поудачливее завидовать, жизни не хватит.

Но все же почему-то именно сегодня Людка, счесывая гребнем размокшие снежинки с Алининых волос, решила позабавиться, порассказать этой хорошенькой дурехе с фарфоровыми щеками про настоящую жизнь, про которую она, эта девочка, надо думать, и не слыхала никогда. Интересно стало Людке, как перекосится ее принцессная физиономия, если Людка поведает ей разного из своей биографии. А того, что Алина раззвонит потом сплетню по всему театру, Людка не боялась – сказано же, ей с этим местным бабьем детей не крестить, отработает свои полгода да и отчалит, как основная гримерша из декрета вернется.

– Ты ж у нас сегодня Офелия? – спросила она, туго заплетая шелковистые Алинины волосы, чтобы прикрепить сверху блондинистую косу.

– Ага, – кивнула Алина. – Ох, не знаю, как сегодня играть буду. У меня с утра интервью было для одного издания, вставать рано пришлось. Не выспалась.

– Ой, а у меня сегодня, наоборот, хороший день, – довольно усмехаясь, начала Людка. – И отдохнуть даже удалось. Я же, ты знаешь, днем в массажном салоне «Розалинда» ишачу, а уж вечером здесь. Иногда так наломаешься – спину не разогнуть, а мне еще тут крутиться, коллег твоих чесать. Но сегодня нормально. Клиентов было мало, выдохлись они, что ли, все на праздниках, или, может, черт их унес в какое-нибудь другое место, более дешевое. Ну да и хрен-то с ними, пусть они там себе вичек-гепатосик прихватят, в этих салонах грязных какая только шваль не работает: и гепатитные, и гастарбайтерши иссохшие-полусдохшие – словом, вся дрянь со всего бывшего Совьет Юнион летит туда в надежде выгадать длинный рубль. Мне-то что их осуждать: у кого мать парализованная, а лекарств бесплатных надо месяц ждать, у кого муж-скотина к другой ушел и о жене и детях бывших забыл, как о собственной смерти. Время сейчас такое: «никто не забыт, ничто не забыто» давно в прошлом, с глаз долой – из сердца вон, жены бывшие уже непрестижны, как говорится. Институт брака себя изжил, точно тебе говорю, и прямо на корню…

– Ой, Люда, я и не подозревала, какой у вас мрачный взгляд на жизнь, – вздохнула Алина, тряхнув уже пришпиленными к голове, спускавшимися до талии роскошными бледно-золотыми волосами.

Вид у нее теперь был и вовсе ангельский. Людка склонилась над ней, нанося дымчатые тени вокруг глаз, от которых взгляд Алины должен был утратить детскую непосредственность и приобрести глубину и скрытую сердечную боль.

– Не мрачный, а точный! – отрезала Людка. – Тебе-то, конечно, с мужиком повезло, кто спорит. Но такой случай, знаешь, один на тысячу бывает.

– Люда, а я никогда не спрашивала, вы замужем? – проигнорировав тему собственного супружества, поинтересовалась Алина.

– Ну а как же, и я там побывала, – хмыкнула Людка. – Ой, была бы я поумнее, я бы в жизни в эту каторгу не вписалась. Целый год его, козла вонючего, кормила, а он взял и к богатой старухе ушел – морда тянутая-перетянутая, на тачке крутой ездит, стерва, молью побитая, чтоб она, сука, там поносом на нем изошла.

А муж-то мой бывший раньше-то на руках меня носил, а когда встретил ее, владелицу трех палаток плюс подпольный магазин самогона у бабы Зои в области, сразу меня и попер, как будто я не человек, а собака приблудная. Мигом вся любовь у него прошла, завяли помидоры, даром, что я за ту комнату, которую мы снимали, за три месяца вперед уплатила. Он-то прикинулся, ублюдина, что денег у него нет, а у меня были – вот я и заплатила. Развелся он со мной, разошелся, как метеор с астероидом или как там еще.

Короче говоря, осталась я одна со своим клетчатым чемоданчиком. Вон он, родимый, под шифоньером лежит. – Людка для наглядности пнула торчавший из-под шкафа с реквизитом угол клетчатого чемодана. – Я там расчески-помазилки всякие храню. Ну, пусть лежит, как реликвия и прохудившийся памятник моей глупости.