Мы с чемоданом, делать нечего, поплелись на Киевский вокзал, среди ночи в надежде, что сестра из Харькова денег вышлет, и первое время как-то можно будет перекантоваться, угол снять. Тут мне было главное, чтобы на работе не узнали, что я теперь бомжую. Я ж тогда в парикмахерской в солидном отеле работала – повезло, знакомые устроили, когда я только нагрянула в Москву со своим клетчатым чемоданом. А там все серьезно – зеркала, мрамор, сверкает все, аж глазам больно. Администраторша строгая, как училка. Короче, там бы раздумывать не стали, поперли бы с работы как ей же ей.

– Ну и что сестра? – Алина спросила, не открывая глаз, чтобы не мешать Людмиле наносить грим. – Помогла?

– Да как же! – хохотнула Людка. – Послала меня на хрен, как и следовало ожидать, старая разведенка в климаксе. Ничего, все ей аукнется. Нас, сирых и убогих, Боженька не оставляет, и не хмыкай так, и у меня своя правда есть. Я бы с ней обязательно поделилась, если бы она в такую задницу попала, хотя, клянусь вот, терпеть ее всю жизнь не могла, а все же кровь не вода. Для нее, выходит, вода. Отродясь мне всегда завидовала, дура старая, хрен с ней, вспоминать тошно. Забыла я о ней.

– Значит, вы совсем одна в Москве остались? И без денег? – уточнила Алина. – Не представляю, как вам удалось выкарабкаться. Мне только один путь видится, извините…

– Ну да, он самый и есть, – залихватски подтвердила Людка. – На панель! А че мне еще, скажешь, было делать? Нет, ты, конечно, не подумай, до уровня вокзальной шлюхи я никогда не опускалась. Ты глянь на меня: и тело у меня молодое, и волосы роскошные, ниже задницы, да и мордашка смазливая, и морщин-то почти нет. Это у нас вся порода бабская такая – долго не стареем мы. Кровь у нас сильная, да и здоровые мы, маманька вон моя одна со всем хозяйством справляется в шестьдесят лет, всю родню разогнала, всех из хаты поперла и живет припеваючи.

Короче говоря, подцепила я шныря одного пьяненького тогда на вокзале, поехали к нему, а там у него, мама дорогая, даже спать негде и вонь такая – это он, наверное, ссал по углам, когда в белой горячке был, углы с унитазом, сука, путал. Полез он на меня за ночлег. Я, правда, не дала ему, сказала, будет домогаться, уйду на хрен, но не раньше утра, а так будет у тебя, у псины, баба в доме, сыт будешь и вымыт, если рубль будешь приносить, не на водку все спускать… Заботиться, говорю, о тебе по-соседски буду, падла, если лезть не будешь. На том и порешили.

Отмыла его, грязь его вековую развезла, распетрушила все в его вонючем лежбище, нагладила… Глядь, дочка его жирнозадая приехала, руки в боки уперла: выметайся, говорит, из квартиры, ты, говорит, лимита охреневшая, на имущество моего отца-алкоголика, дурака неприкаянного, претендуешь.

И хотела мне в репу сунуть, тварь неповоротливая. Ха, куда ей… Я-то уже горьким опытом отлично была научена: ей граблю заломила и за космы как следует оттаскала, да и спустила с лестницы, пока шнырек-то мой, папашка ее долбаный, не вернулся с работы.

Потом села, закурила, руки трясутся, думаю: че делать-то мне теперича? Денег особо у меня нет. Прописки нет тем более. Сейчас эта жирная овца стопудово вернется с нарядом, и придется мне пару дней в лучшем случае в камере отдохнуть, а потом на родину к мамаше депортируют, будь оно все неладно. Прежде трахнут, конечно, всем отделением, ну это не суть.

– Ох, Люда, какие вы страшные вещи говорите, – качнула головой Алина.

Но все же эффект, произведенный ее историей на актрису, не показался Людке достаточным. Слишком уж по-прежнему безмятежно взирала на нее эта голубоглазая святоша. И Людка продолжила:

– Дальше, ты уже знаешь мои расклады, опять чемоданчик подхватила, все нужное-ненужное туда запихнула и снова среди ночи – да что за невезуха-то у меня, вечно в темень непроглядную выгоняют прогуляться, так сказать, по свежему воздуху – поперла я по одному адресу.

Интим-салон массажный там был. Пятьсот рублей полчаса интим-массажа без секса. За час вместе с медицинским – тыщу, ну, ты понимаешь, дорогая, что это все на словах только. Какой там медицинский, где медицина, а где мы, смеешься, что ли? А хозяин себе половину отбирал тем не менее от нашего заработка. Именно отбирал, дорогая моя, именно! Потому как не в барском доме мы там пыль гоняли!

– И как? – брезгливо скривила губы Алина. – Не противно было?

– Ну а ты как думаешь? Какого только там вонючего сброда не было, а салон наш, на самом деле точку обычную, менты крышевали. Это отдельная вообще песня, точка-то рядом с Лумумбарием была, так что можешь себе представить, что там у нас были за постояльцы. Африканцы, страшные, мля, как смерть, только белками в красных прожилках туда-сюда вращают. Приборы мужские у всех – это вообще пипец, что аж взяться страшно. И гашишем прет. Ну, барыги они, ясное дело. На чай ни хрена не оставляли. А вот арабы милые в основном попадались и мытые уже приходили, с каждого в карман чаевых можно было положить рублей триста.

Слава богу, чай у нас Васька, хозяин наш, не отбирал и трахаться тоже особенно ни с кем не заставлял, даже препятствовал, если честно. Говорил, наивная душа, у нас массажный салон, а не шалашкин домик. Ну, девки-то все равно свои десять-пятнадцать штук за смену заколачивали. А фиг ли толку – много ли скопишь на триста рублей в час чаевых плюс пятьсот от каждого часа? Но, кстати, довольные были большинство, опять же мама и дети у кого, ну, ты понимаешь.

Только вот грязь там жуткая была, антисанитария, и от этих мужиков у меня скоро начало в глазах троиться. Приедешь с основной работы как волк голодная, уставшая, а тут вставай на вахту на два дня, я же жила на хате два через два, иначе Васька нам не позволял туда-сюда шататься. Два дня на посту массажного фронта – и точка. Хочешь – вообще неделями живи, твое дело. Работницы у нас постоянно менялись, мало кто это выдерживал – китайцы, арабы, негры, монголы даже были. Это, надо сказать, совсем отдельная гадость.

Да, и налеты мы переживали, на нас в свое время даги глаз положили, но, пока Васька всем заправлял, менты как по щелчку приезжали, и все опять у нас ровно шло какое-то время. А потом? Потом пропал наш Васенька, кормилец.

– Как это – пропал? – подняла глаза Алина.

– А совсем пропал на хер. И в этот же день к нам пожаловали менты, крыша наша, Васька им, сучий потрох, оказывается, мзду за два месяца задолжал.

Короче говоря, раздели нас, как поросят, только паспорта оставили, а так за долг Васькин мы и серьги из ушей поснимали, и колечки, хотя чего там, тьфу одно, а не золотишко. Одно название. Ну, после этого я уже больше во всякие левые места не совалась, отправилась прямиком в самый дорогой массажный салон Москвы, и вот же тебе, взяли меня, ты прикинь. Уже два года там работаю.

– Как? Вы и до сих пор там? – изумилась Алина.

– Ну а как же, – лихо дернула плечами Людка. – Приходится крутиться. Днем – там, вечером – тут. А че, на хлеб с маслом хватает. Домик в Черновцах уже купила и ремонт доделываю, двери, между прочим, из самой Италии два месяца везли. Пусть его! Хоть поживу как человек наконец-то. Двери эти мне полмесяца лежания под клиентами встали, а что, думаешь, я все еще дура была наивная, да, провинциалка-лимитчица? Нет уж, спасибо, жизнь научила. Да и на хрена-то руки ломать, прилег, потерпел пять-десять минут, и лаве в кармане. В общем, по полной я начала работать, без ломаний. Здесь интимом почти открыто можно было заниматься, хотя, конечно, официально мы и бумагу подписывали, что, мол, кто будет замечен в проституции, того сразу вон с забубенным штрафом, только я тебе скажу – филькина грамота это все. Для отвода глаз и для тех же мусоров, только тут сам хозяин-то с Рублевки, тут уже цепочки-то не посрываешь, крыша серьезная. А если и пользуется нами, приводит дружков, лощеных таких, видно, что ухаживают за собой, так тоже не обижают они, и, заметь, все с презиком, просто так не суют, боятся…