Знаешь, почему я тогда, на вручении этим стервецам дипломов, сразу же ушел со сцены и из зала тоже? Помню, как дверь нашего актового зала ухнула… Представляю, как у них, стоящих на сцене и очень торжественных, лица вытянулись… Так вот, не потому я вышел, что меня обида вдруг взяла на этих поганцев, не потому, что на вручение собственной премии опаздывал, а потому, что там не было среди них той моей студентки.

И Катя вновь забыла о покоробивших ее, мстительных, обиженных нотках в голосе заслуженного мэтра. «Вот сейчас! – сказала она себе. – Сейчас он расскажет мне о НЕЙ!» Девушка затаила дыхание и подалась вперед.

– Ну, Мася, вот мы и подобрались с тобой к ключевой теме нашей беседы. Вспомнил я, – вздохнул Всеволод Игоревич, – вспомнил и ее, стоит она перед глазами у меня сейчас, совсем как тебя, наяву ее вижу. Как я уже говорил, старовата она была для актрисы, когда я ее все-таки на курс принял, хотя, заметь, вся кафедра была против, особенно этот, как его, из Щуки… Но чувствовалась в ней порода, что ли. Какая-то особая бабья стать, чего, конечно, ни в одной другой абитуриентке не было и в помине. Все как на подбор, ссыкухи в коротких юбочках, не было за ними ни прошлого, ничего, пошлость юности, вот и все. А в этой, Светочке, видно было, что с непростой судьбой она, и глаза у нее были глубокие, знаешь, зеленющие такие, манящие, русалочьи. Смотрела она ими прямо, с укором как будто. Скажу я тебе, Мася, красивая была женщина, яркая, и одета с достоинством, и держала себя гордо, но не вызывающе. Я этих чересчур размалеванных шалав вообще терпеть не могу – ни в кино, ни в жизни.

А Света… нет, конечно, правы были наши с кафедры, и Синичкин, дурак старый, тоже был прав, что маловато у нее данных для актрисы, а вот зацепила она меня, и все тут. Я подумал, что, если даже и голосок у нее слабый и малоорганичная она, все равно ведь ей не на сцене играть, кто ее возьмет, когда закончит, ведь тридцать два уже стукнет. А вот для кино, для сериалов наших мыльных… Кто знает, может, такую красавицу и снимать бы начали, чем черт не шутит. Дал я ей шанс, Мась, и даже сейчас ни о чем не жалею.

– И она оправдала ваши надежды? – спросила Катя, мысленно пытаясь предположить, о ком из известных ей актрис может идти речь.

– Погоди, не забегай вперед, – с отеческой улыбкой остановил ее Замешаев. – Первый курс, к стыду моему, она совершенно была серая, я, конечно, понял, что надо ее из института исключать, но дело-то вот в чем… Понравилась она мне очень. По-женски понравилась. И подумай, Мась, сама она пошла на сближение. Видно, почувствовала мое к ней особенное отношение, а может, узнала, что это я ее на курс протолкнул, не знаю. Я ее первой по имени запомнил, этюды ее, заметь, довольно-таки бездарные, отдельно с ней часами разбирал. Думал вытянуть из нее хотя бы что-нибудь дельное. И вытянул. Жена как раз отправилась с дочерью в Карловы Вары, я один-одинешенек вот в этой самой квартире. Вечер был, как сейчас помню, за окном метелица, даже звезд не видно. И вдруг звонок в дверь. Открываю – Света стоит. И совсем, между прочим, не смущается, как будто к себе домой пришла. В глазах зеленых ее бесенята плещутся.

Впустил ее в квартиру, она шубу свою роскошную скинула мне на руки и прошла в гостиную. Я за ней. Присела она, длинные ноги скрестила, лукаво так на меня посмотрела и говорит: «Что же, вы думаете, я не понимаю, зачем вы со мной так возитесь, почему из всего остального курса так выделяете?» Потом помолчала и добавила низким, хриплым голосом, у меня от него аж мурашки по спине забегали: «Я люблю вас, Всеволод Игоревич. Я люблю вас и пришла выразить свои чувства, вы уж не обессудьте, что узнала ваш адрес».

Сделав паузу, он принялся заново разжигать потухшую трубку. Катя сидела как на иголках.

– И что? Что было дальше? – нетерпеливо спросила она.

Всеволод Игоревич улыбнулся, довольный, что его история вызвала такой интерес у юной журналистки:

– И, Мася моя, выразила, ох, как она выразила свои чувства! Была у меня, конечно, ханжеская мысль эту смоковницу греческую выгнать вон, но вот ведь нет, слаб человек, поддался я. И об этом я тоже совсем не жалею. Мне тогда уже семьдесят три года минуло, ей тридцать всего, вся жизнь впереди у нее была, у меня – на закате. Но, не для женских ушей будет сказано, я не оплошал, ни в тот самый первый вечер, ни потом. Я думал, что для нее это очередная маленькая женская победа, или же она всегда так благодарила, не знаю. Но был уверен: поиграет и забудется. А спектакли на нее я и без того собирался ставить и Синичкину еще в начале второго курса дал указание: она – главная наша героиня, и больше никто.

Выходит, Мась, вот к чему все эти наши долгие с ней репетиции и разговоры вели. Стала Светлана моей любовницей, и в середине второго курса я ее с платного места перевел на бюджетное. Мы продолжали тайно встречаться, даже на Ладожское озеро ездили. Ты пойми, девочка, я ведь человек очень узнаваемый, и мне с ней видеться было нелегко. Для этого требовалось прикладывать массу усилий, чтобы все не было шито белыми нитками. Это же скандал бы случился неописуемый, если бы пронюхал о нас кто-то.

– А вы не думали, – осторожно начала Катя, – скрепить ваши отношения? Все-таки такая страсть может перевернуть всю жизнь…

– Господь с тобой! – подавился дымом Всеволод Игоревич. – Я год этой свистопляски выдержал, целый год, понимаешь? И устал порядочно от всех этих тайных свиданий, и не то чтобы я не был в нее влюблен, но, поверь мне, за всю жизнь сколько у меня красавиц перебывало. Самых известных… Самые прекрасные актрисы просыпались утром в моей постели. Сотни их было, сотни. Без лишнего бахвальства скажу.

Нравилась мне она, не спорю, но, ты знаешь, даже к концу третьего курса, когда вовсю уже стали репетироваться дипломные спектакли, ничего толком из нее так и не вышло. Светочка моя оказалась полнейшей бездарностью, я это понял и был крайне раздосадован. К тому же этот бес из Щуки начал меня теснить: зачем, говорит, отдавать главные роли самой тяжелой студентке, когда у нас перспективные на подтанцовках сидят? И прав он был, конечно, прав.

– Господи, неужели вы ее выгнали? – ужаснулась Катя. Ей отчего-то стало вдруг страшно. Страшно, что седовласый, интеллигентный, так ей понравившийся Всеволод Игоревич сейчас подтвердит ее догадку – что выставил из института свою любовницу, как только пресытился ею, – и тем самым перечеркнет все, что она успела себе о нем вообразить.

– Когда я осознал свой промах, – прикрыл пергаментные веки Замешаев, – Светочка стала раздражать меня безумно. Я начал избегать свиданий с ней. А она, на удивление, – вот чего-чего, а этого я от нее никак не ожидал – истерики визгливые, отвратительные принялась закатывать, спрашивать, почему я к ней охладел и что между нами происходит. К тому же и внешний вид у нее изменился не в лучшую сторону, одним словом, плохо выглядеть стала моя молодая любовница, на редкость плохо. Перестала краситься, а это ей очень, как выяснилось, не шло. Когда я ее впервые ненакрашенной увидел, даже не признал сначала. Весь лоск дамы полусвета с нее сошел, она начала дурно одеваться, продала все свои шубы и драгоценности. Оказалось, она разошлась со своим богатым любовником.