Парадная дверь захлопнулась у нас за спиной. Я вздрогнула. С крыльца я различала только тень леса, сквозь который предстояло пройти, чтобы добраться до озера. Анеле пролагала путь, ухитряясь различать тропинку между деревьями. Она легко перескакивала через упавший ствол и обходила россыпь толстых блестящих грибов. В какой-то момент мы прошли мимо узкой белой скамьи – судя по размерам и форме, не предназначенной для того, чтобы на ней сидели. Не оборачиваясь, Анеле указала на нее рукой:

– Скамья примерно на полдороге между отелем и озером – для ориентира.

Когда деревья остались позади, я начала различать едва заметные очертания домов. Одно здание высилось прямо передо мной. Я впервые обогнала Анеле и шагнула вперед, рассчитывая, что чем ближе я окажусь, тем большую обрету ясность.

– Господи! – Анеле дернула меня за сумку, потянула к себе. – Осторожнее! Вы чуть в озеро не вошли.

Воздух передо мной был что молоко – и никаких строений.

Анеле указала вправо, где поднимался в тень ряд ступеней.

– Это ваша. Плачущая горлица, верно?

– Да, – выдавила я. – Спасибо, что показали дорогу.

– Будьте осторожнее, – сказала она. – И когда пойдете обратно… – Она указала в ту сторону, откуда мы пришли. Даже сквозь туман сиял шар света. – Вон там отель. Свет включают ночью и в плохую погоду. Чтобы всегда можно было найти дорогу домой. Желаю хорошо поработать!

Анеле растворилась в тумане, но я еще долго слышала, как из-под ее ног выкатываются мелкие камешки.

Моя студия оказалась нескупых размеров строением. Из кабинета открывался вид на озеро – вернее, должен был открыться, когда рассеется туман. Имелась даже небольшая веранда, где можно было работать в те дни, когда не будет слишком сильного солнца или дождя, или же отдыхать. Или же наблюдать. Здание, хоть и старое, было успокоительно прочным. Я обошла вокруг, потрогала перила и прочие выступающие части. Потрясла, проверяя, не сгнило ли что, не отвалится ли, подобно пораженному проказой члену. Все показалось надежным.

Внутри на полке над моим столом обнаружился ряд деревянных дощечек. На первый взгляд они смахивали на скрижали, но, когда я встала на стул и осмотрела их, выяснилось, что это списки, длинные списки имен – какие-то отчетливые, какие-то уже не прочесть – прежних постояльцев. Имена, даты и шутки сливались воедино, как дадаистское стихотворение.

Соломон Сэйер – писатель. Ундина Ле Форж, художник, июнь 19… Элла Смайт «Лето Любви!». К…

Я нахмурилась. Кто-то с моим именем – другая постоялица – уже размещалась в этой самой студии много лет назад. Я провела пальцем по своему имени – по ее имени – и вытерла руку о джинсы.

Странный это термин – «постоялица». На первый взгляд слово случайное, как лежащий на дороге камень. Но переверни его – там кишит жизнь. Вроде это слово предполагает постоянное пребывание, и у каждого из нас действительно есть где-то постоянный адрес – город, дом. Здесь нас называли постояльцами, хотя на самом деле мы временные гости. Вся разница в том, что гости прощаются под конец дня и уезжают во тьму, а постоялец привозит с собой собственный электрический чайник и обустраивается на время – а еще он обустраивается в собственных мыслях, нужно отыскать их, нужно их осознать, но, если ты обнаружишь местонахождение своих мыслей, тебе уже никогда не придется ехать прочь.

Письмо на моем столе приветствовало меня в домике Плачущей горлицы и просило добавить свое имя на последней дощечке. От стола мне была видна половина крыльца, а дальше туман поглощал и перила, и все, что за ними.

Я распаковала сумку, выложила блокнот рядом с компьютером, он прямо-таки гудел возможностями. Роман. Мой роман.

Я принялась за работу. Я решила разметить роман на карточках, их удобно перетасовывать. Одну стену студии полностью закрывала пробковая доска, и к ней я приколола кнопками карточки, разместив испытания и победы Люсиль так, чтобы их легко было перераспределять.

По стене ползла сороконожка. Я убила ее карточкой, на которой было написано: «Люсиль осознает, что все ее детство было чудовищной ложью, от первой фразы до последней». Ножки насекомого еще дергались, когда ее внутренности уже размазались по картонке. Я изготовила новую карточку, а ту выбросила. В центре доски была приколота карточка: «Люсиль осознает свою сексуальную ориентацию на берегу осеннего озера». На этом мой сюжет забуксовал. Я окинула взглядом карточки. «Бакстер убегает и попадает под машину; подруга Люсиль рвет с ней, потому что она “не умеет вести себя с другими”; Люсиль принимает участие в фестивале искусств». Я была довольна тем, как продвигалась работа, одно только беспокоило: я не совсем понимала, как усилить страдания Люсиль. Проиграть конкурс за первый приз фестиваля – этого, наверное, все-таки недостаточно. Я заварила чай, села, да так и просидела, уставившись на карточки, до самого ужина.

Перед рассветом я проснулась, у задних зубов скапливался мыльный вкус. Тело рванулось прочь из кровати. Я рухнула на колени перед унитазом и все еще стряхивала с себя последние клочья сна, когда горячая отрыжка возвестила о том, что сейчас произойдет.

Со мной и раньше случались приступы тошноты, но ничего и близко похожего. Меня рвало с такой силой, что я отодрала сиденье унитаза – жутко затрещали выломанные петли – уронила голову на холодный фаянс, пока меня не вывернуло дочиста, и наступило облегчение. Потом я села – и еще больше, немыслимо больше поднялось и потекло наружу из моего тела. Чтобы охладиться, я заползла в ванну. Поглядела на душ – в те мгновения, пока из него еще не брызнуло ледяное облегчение, кольцо было темным, с полоской известкового осадка, словно паразитический рот миноги. Меня снова стошнило. Уверившись, что больше во мне уже ничего не осталось, я на четвереньках вернулась в постель, накрылась тяжелым одеялом, спряталась внутри себя.

Болезнь отступила не сразу. Лихорадка нарастала, воздух вокруг меня мерцал, как над раскаленным асфальтом. Я говорила себе, что надо ехать в больницу, что мой разум, как и все тело, плавится, но мысль была как ветка, несущаяся по волнам в пору Всемирного потопа. Я замерзала и куталась в одеяла, я горела заживо и раздевалась догола, пот кристаллизовался на моей коже. В худшие моменты я тянула руку к другой половине постели, нащупывая там контуры своего лица. Кажется, я много раз звала жену, хотя как громко я ее звала и звала ли вообще – этого я никогда не узнаю. Кажется, шел дождь, потому что снаружи что-то влажное било в окно, волнами. На пике лихорадки мне чудилось, что это шум прилива, что я тону в океане, выпадаю из жара и света и воздуха. Меня мучила жажда, но, когда я попыталась напиться воды из своей дрожащей ладони, меня снова стошнило, мышцы болели от рвотных спазмов. Я умираю, подумала я, вот и все.

–

Я проснулась в слабом свете утра, кто-то негромко стучал в мою дверь, окликал меня по имени. Анеле.

– Вы здоровы? – спросила она сквозь дерево. – Мы все очень за вас беспокоимся. Вы уже два дня не приходили на ужин.

Я не могла пошевелиться.