* * *

– Я действительно могу уложиться в несколько слов, потому что предыдущий оратор в принципе уже сказал все важное, – начал я с присущей мне страстью к произнесению речей. – Единственное, что здесь, может быть, еще неизвестно, – это мой личный мотив прилагать особенные старания к делу Махмута и его семьи. – Эта фраза сорвалась у меня с языка непрошено и уж точно без участия моего мыслительного аппарата. После этого я запнулся и соображал, верное ли место и время выбрал и мог ли я сейчас взвалить на Мануэля мои признания в своем отцовстве. Нет, это совершенно никуда не годилось. То есть я должен был без всякой подготовки, так сказать, в одну секунду придумать что-нибудь другое.

– В детстве я был, к сожалению, никуда не годным баскетболистом, – начал я. – Даже если приставить к кольцу лестницу, я бы и то промахнулся или вырвал корзину из щита.

Кое-кто в толпе рассмеялся, это меня ободрило.

– Месяца два назад я впервые узнал из воодушевленных рассказов моего юного… соседа по рабочему кабинету, баскетболиста Мануэля, про его друга Махмута, в том числе и про то, что этот бедовый парень, этот вихрь команды «Торпедо-15», может с огромного расстояния забрасывать невероятные мячи. Тогда же Мануэль и рассказал мне, что этому четырнадцатилетнему мальчишке не полагается дышать воздухом Австрии и что он и его родители должны быть выдворены с их новой родины. И я подумал: нет-нет, так дело не пойдет, они должны остаться здесь, потому что мальчик непременно должен показать мне, как это делается, как он забрасывает свои сенсационные мячи. Так возник этот репортаж. Вот это и был мой мотив.

Аргумент оказался вполне пригодным, потому что публика горячо захлопала в ладоши.

– И теперь я, так сказать, ловлю удачу за хвост. Махмут, ты можешь сейчас выйти ко мне, чтобы мы сделали по одному броску. А именно: сперва ты, чтобы я смог наконец увидеть вблизи, как это делается. А потом я попробую повторить то, что увидел.

Тут поднялся веселый смех, ведь люди любят хлеб и зрелища, в которых проигравший – как в данном случае я – предопределен. Взволнованный мальчишка-недоросток с красными – на ощупь наверняка горячими – оттопыренными ушами взял мяч, встал на среднюю линию, элегантно размахнулся и запулил мяч, к сожалению, в щит рядом с корзиной. Это было понятно, психологическое давление было слишком велико.

– Это очень по-товарищески с твоей стороны, Махмут, ты, должно быть, даже слишком вежливый человек и не захотел, чтобы я совсем уж опозорился у всех на глазах, и этому тебе как австрийцу надо бы немного подучиться, – сказал я.

Отныне было уже безразлично, что я говорил, они все равно смеялись.

Я предложил Махмуту сделать еще одну попытку, тут напряжение уже немного отпустило его, и он забросил мяч точно в центр кольца под неистовое ликование.

– Спасибо, Махмут, я думаю, теперь я все понял, – улыбнулся я.

Я ненадолго передал мальчику микрофон, взял мяч, театрально присел, размахнулся и бросил. Под злорадный смех и рев публики мяч упал, не пролетев и половины пути.

– О’кей, Махмут, технике ты меня обучил. Теперь мне необходимо всего три недели интенсивных силовых тренировок. После того как я их пройду, я вызову тебя и потребую реванша, – сказал я.

За это я снял еще несколько сотен децибел прощальных аплодисментов, шагнул назад к трибунам и уселся – втиснулся прямо между Юлией и Ребеккой. Потому что я честно это заработал.

Несколько слов про игру: она проходила высокодраматично, так что мой организм выбросил в кровь годовую норму адреналина. А из нервов, которые я то и дело терял, можно было бы скрутить канат для горного фуникулера. После первой четверти вело «Торпедо-15», после второй – «Union CS», после третьей – «Торпедо-15», после четвертой – «Union-CS» – а больше четырех четвертей, к сожалению, в принципе не бывает, по крайней мере, в математике, разве только в винном шинке. Тем самым матч закончился со счетом 105: 98 не в пользу Мануэля и Махи, но это было не так уж плохо, потому что «Union-CS» должен был выиграть с перевесом в одиннадцать пунктов, чтобы стать чемпионом. А так «Торпедо-15», несмотря на поражение, закрепило за собой титул победителя сезона, и ни один мальчишка не покинул площадку с поникшей головой.

Мой сын, замечу я при всей своей отцовской скромности, показал блестящую игру. Временами можно было подумать, что мяч был привязан к его рукам, потому что практически не отрывался от ладоней, пока не попадал в корзину. Сам Мануэль всегда оставался на ногах. Маленький Махмут был вертким, как ласка, и постоянно ускользал от своих преследователей. Несколько раз он подвергался довольно грубым фолам, в возмещение забивал один штрафной за другим и, сверх того, несколько раз живописно погружал кожаный мяч в центр кольца противника с большого расстояния.

98 очков «Торпедо-15» – это означало для меня добрых пятьдесят ликований, более того, совместных ликований с Ребеккой, хотя и совместных ликований с Юлией тоже, но совместное ликование совместному ликованию рознь, это был один из самых главных уроков, вынесенных мною из этой игры. Ибо если пятьдесят раз ликуешь вместе с женщиной, которую до этого горячо почитал, то после этого практически срастаешься с ней эмоционально. Великолепный фундамент для многолетнего партнерства уже заложен, я считаю. Поскольку ничто не делится пополам так интимно, как воодушевление.

– Мне, к сожалению, уже пришла пора прощаться, – подпортила картину Ребекка немного погодя.

Верно, ведь ей еще предстояло это совершенно ненужное рандеву в доме, который тем более никому не нужен, и она явно не смогла вытеснить это так же хорошо, как я. Конечно, для меня это было разочарованием, но и этому мужчине-для-субботнего-вечера сегодня придется с ней трудно, это я чувствовал. Правда, и мне оставалось довольствоваться пока лишь этим чувством.

На пути от трибун к выходу со мной то и дело заговаривали разные люди – к счастью, они в основном хотели только пожелать мне хорошего дня, замечательной игры или удачных вкладов, или сказать, что бросок был никудышный, или они просили меня обернуться, чтобы сфотографировать меня. Фотографы ведь в принципе очень скромны в своих запросах: иногда, становясь туристами, они вообще снимают только статуи, то есть делают изображения изображений воображаемого – да с такой самоотдачей, что захватывает дух.

Мужчину в белом пиджаке я заметил еще раньше: мне почудилось, что он вроде бы наблюдает за мной, и еще потому, что ему удавалось казаться назойливым в плотной толпе на расстоянии в десять метров. Кроме того, кто же в свое свободное время носит белый пиджак – разве что он явился сюда прямиком из борделя в Бангкоке?

И вот этот человек теперь по шажочку пробирался к выходу неподалеку от меня, что экспоненциально усиливало впечатление назойливости.

– Прошу прощения, господин Плассек, могу я спросить вас кое о чем?

– Спрос не грех, как известно, – сказал я, потому что иногда некстати бываю вежливым человеком.